Так вот, лицо её пошло какой-то рябью и стало совсем каменным, как у той самой головы, которую она мыла в пруду.
– Чего ты плетёшь? – встревожился Кук, – какая голова в пруду?
– Да я объясню! – засмеялась Ландыш. В общих чертах она описала встречу с Ифисой, умолчав о романе Валерия с Раминой.
– А чего ты повадилась с Валеркой таскаться к его барышне? – спросил Кук, отлично осведомлённый о похождениях озабоченного сына. Так что и таить уже было нечего.
– Ты понимаешь, вначале так было проще, а потом я с Раминой подружилась. Она отличная девчонка, хотя и напичкана сословными предрассудками и прочим информационным хламом. Валерку любит. И сама тоже рыжая.
– Да? – Кук стал печальным.
– Бабка более чем загадочная. И мне показалось, что с её появлением что-то у нас сдвинется с мёртвой точки. Как думаешь, я обладаю проницательностью как ты?
– Для того, чтобы дать тебе ответ, я должен эту старую ведьму увидеть сам. Опасна она для нас или нет.
– Как же ты её увидишь? Где? Я и понятия не имею, где она живёт. Она же забрела туда издалека. Сама так сказала.
– Дай, – Кук протянул руку к её универсальному переводчику. Она вынула его из мочки уха, не понимая его манипуляций. – Тут всё записано. Все ваши путешествия. Даешь разрешение на просмотр?
– Да, – удивлённая Ландыш и понятия не имела, что ведётся запись и наблюдение за нею таким вот образом.
– А как ты думала? Я бы позволил тебе бродить по чужой планете, не имея надзора? Но я не смотрел ни разу, пока не было нужды.
В следующую минуту Ландыш увидела в объёмном мониторе всё то, что и произошло накануне. Крошечное изображение Ифисы – джина в чалме опять что-то бормотало и мыло голову скульптуры в пруду, ругаясь на негодную Рамину.
– Какая колоритная фактура у бабуси, – похвалил Ифису Кук. – Разве она бабуся? – спросил он у Ландыш, хотя сам же её так и назвал. – Женщина немолодая, да, но уж ты и сказанула, что она страшная! Она красавица! Если и не на твой взгляд, но на мой уж точно. Статная, глазастая, грудастая. На Сирень чем-то похожа внешне. Только попроще, конечно. Покрупнее опять же. Видно сразу, женщина нелёгкой судьбы. Умная, талантливая. А ты говоришь, старуха – дряблый джин! Да она гладкая, что твоя скульптура. И морщин у неё нет. Ну сколько ей? Лет шестьдесят, не больше. Как моя Викуся. Только Викуся вся напитана нашими омолаживающими технологиями, а эта естественная. Вся и разница. Для меня же она молодка. Я же сам за девяносто лет уже.
– Ты не влюбишься случаем? – пошутила Ландыш.
Кук завздыхал, заелозил. – Куда мне, дочка! Мне ресурса бы до Земли хватило долететь. Там я умру. Так уж решил.
– Ты же не старый, Кук! На Земле люди до ста пятидесяти живут.
– То земляне. А то я. Тёртый космический калач. Изгрызенный Ирис до корочки.
– А говорил, что она тебе дала вторую жизнь.
– Дала. Правда. Да ведь я сам её покинул. И уже навсегда.
– Все, кто на Ирис остались, будут вечные? – спросила Ландыш, задержав дыхание.
– Я того не знаю, – ответил Кук, приглушив свой бас.
– И Венд там живой? – спросила Ландыш, почти не дыша.
– Я того не знаю, – ответил Кук ещё тише.
– Ты же говорил, что на Ирис нет смерти? – спросила Ландыш, сделав глубокий вдох.
– Так было. Но как будет после того, что там произошло, я того не знаю, – Кук вновь включил свой голос на полную мощь, как и привык.
– Ты глухой, что ли, – одёрнула его Ландыш, – Чего ты всегда орёшь, как рупор у рта держишь?
– Что за историзм – «рупор»? Ты стала удивительно начитанной за столь короткое время, – ответил он, снижая напор голоса. И вдруг спросил, явно желая её разозлить и прогнать таким вот образом, – Ты не скучаешь ли по мужскому фаллосу? Столько времени ты одна, без ласк, без ночного уединения хоть с кем. Я могу ради тебя устроить ночь радости. Ты же помнишь, как хорошо тебе со мною было? Полноценным сексом заниматься не будем, конечно, но душу отведём. А там, как захочешь…
– Как же Викуся твоя? – засмеялась Ландыш над его житейским цинизмом. – Будет ревновать. Скажет, мало тебе свободных ребят… – Ландыш обняла сидящего Кука, прижалась к его лысине губами, как делала в звездолёте матери.
– Что молодёжь в сравнении со мною? – промурлыкал он, отдаваясь её ласкающим прикосновениям. Игра была понарошку взаимной, и оба отлично это понимали. Но так вдруг захотелось возврата туда, где всё было только впереди. Где был жив Радослав…
Ландыш почувствовала жгучую резь подступающих слёз. Но слёз не было в наличии. Когда-то были, а теперь вот иссякли. Только резь и осталась. – Мне кажется, Кук, что тут, на Паралее, тот, кто был Вендом, был совсем другим человеком. Во всяком случае, таким, кто меня никогда бы не полюбил. Как думаешь?
– Разве можно тебя не полюбить хоть кому? – ответил Кук.
– Не полюбил бы. Я чую как-то. А ту Нэю полюбил. Какой она была? Ты её видел?
– Нет, – ответил Кук.
– Разве твоя дочь тебе не рассказывала ничего?
– Нет, – ответил Кук.
– Ну, конечно. Что я и спрашиваю, если ты свою дочь не видел много и много лет, прошедших со дня её молодости. Это горько? Столько лет жить вдали от любимых людей?
– Страшно горько, – ответил Кук. – Так горько, что горькой кажется и еда, которую ешь, и вода, которую пьёшь.
– Но ты же жил и даже радовался. Ел и пил с большим аппетитом.
– Я тебе о душевной горечи говорю, а не о вкусовой. Это разное. И потом, и еда и вода в моём возрасте почти не имеют вкуса. Как и любовь остроты. Всё пресно, всё притуплено, Ландыш.
– Но со мною тебе было хорошо. Разве нет?
– Было хорошо. Но это «хорошо» относится к моим прошлым «хорошо» так же, как камушек к горе, если в масштабном сравнении. Прости уж старца за откровенность, – ответил Кук.
– Прощаю. Поскольку понимаю, о чём ты говоришь. А что если и Венду было со мною также ничтожно «хорошо» в сравнении с тем, как было ему с Нэей? Даже в сравнении с тем, как было с твоей дочерью? Ведь я всегда понимала, что не дотягиваю до уровня его прежних женщин. Тогда получается, что у меня и не было подлинного женского счастья?
– Ещё будет, – ответил Кук.
– С кем бы это?
– Может, он где-то совсем рядом, просто ты пока того не знаешь, – ответил Кук.
– Ты