что сказка эта записана дословно или по крайней мере почти дословно. Сохранен стиль рассказчицы, видна несомненная индивидуальная манера не только в исполнении, но и в форме повествования. Начинается сказка так:
В некиим царстве, в некиим государстве жил-был богатый купец, именитый человек. Много у него было всякого богатства, дорогих товаров заморских, жемчугу, драгоценных камениев, золотой и серебряной казны; и было у того купца три дочери, все три красавицы писаные, а меньшая лучше всех; и любил дочерей своих больше всего своего богатества, жемчугов, драгоценных камениев, золотой и серебряной казны – по той причине, что он был водовец, и любить ему было некого; любил он старших дочерей, а меньшую дочь любил больше, потому что она была собой лучше всех и к нему ласковей.
Мы узнаем стандартную начальную ситуацию, но осложненную манерой сказительницы. Несомненно, что это замечательная ключница – доброе существо, умеющее любить. Любовь приписывается и членам семьи, отцовская любовь особо мотивируется тем, что он вдовец. Отец уезжает торговать, и каждая дочь просит его что-нибудь ей привезти. Старшая просит венец из самоцветных каменьев, чтобы было светло. Венец – довольно ясный брачный символ. Средняя просит о другом: «Привези ты мне тувалет из хрусталю восточного, цельного, беспорочного, чтобы, глядя в него, видела я всю красоту поднебесную и чтоб, смотрясь в него, я не старилась и красота б моя девичья прибавлялася». Это явная деформация, идущая от барского помещичьего быта. Туалет для ключницы – предел роскоши. По стилю же изложение явно идет от лубочной сказки. Совершенно иной подарок просит младшая:
«Государь ты мой батюшка родимый! Не вози ты мне золотой и серебряной парчи, ни черных соболей сибирских, ни ожерелья бурмицкого, ни венца самоцветного, ни тувалета хрустального, а привези ты мне аленький цветочек, которого бы не было краше на белом свете» (с. 585).
Это тоже символ, но какой, пока еще неясно. Достать первые два подарка богатому купцу нетрудно. Он уезжает. Он посылает эти подарки своим дочерям на кораблях, а сам отправляется на поиски аленького цветочка. Трудность состоит в том, что этот цветок должен быть лучшим в мире, краше которого не было бы «на белом свете». Старшая заботится о своей красоте. Младшая – об иной какой-то красоте. Это символ чего-то прекрасного.
На купца нападают разбойники и грабят его, и он оказывается один в лесу и идет по этому темному лесу все вперед и вперед. Темный лес перед ним начинает расступаться. Впереди какой-то свет, и вот перед ним чудесный дворец:
Стоит дом не дом, чертог не чертог, а дворец королевский или царский, весь в огне, в серебре и золоте и в каменьях самоцветных, весь горит и светит, а огня не видать; ровно солнушко красное, инда тяжело на него глазам смотреть. Все окошки во дворце растворены, и играет в нем музыка согласная, какой нигде он не слыхивал. Входит он на широкий двор, в ворота широкие, растворенные; дорога пошла из белого мрамора, а по стенам бьют фонтаны воды, высокие, большие и малые. Входит он во дворец по лестнице, устланной кармазинным сукном, со перилами позолоченными; вошел в горницу… убранство везде царское, неслыханное и невиданное: золото, серебро, хрустали восточные, кость слоновая и мамонтовая (с. 586–587).
Описание дворца очень подробное. Отец голоден – перед ним стол с едой. Он ест и ложится спать. Утром он выходит в чудесный сад с множеством разных цветов и плодов и вдруг видит: «на пригорочке зеленыим цветет цветок цвету алого, красоты невиданной и неслыханной, ни в сказке сказать, ни пером описать (…) запах от цветка по всему саду, ровно струя бежит» (с. 588).
Этот цветок – тоже символ. Но символ чего? Мы вспоминаем красный цветок Гаршина: там он – воплощение разлитого в мире зла. Здесь другое: этот цветок так прекрасен, так чудесен, что он воплощает в себе всю красоту мира и высшее возможное на земле счастье.
Теперь вдумаемся немножко в то, что происходит. Совершенно очевидно, что отец находится в том зачарованном дворце и саду, в который попадает Психея. Совпадают даже такие детали, как внезапно появляющийся накрытый стол и ложе для ночного сна. Но откуда его дочь знает об аленьком цветке, который цветет только в этом саду? По-видимому, ей предначертано быть в этом саду. В этом – ее судьба. Сказочник никогда не говорит об этом прямо. Но мы, люди логики и рационального мышления, это чувствуем. Чувствовал это и Апулей. Апулей придал всему этому форму, которую мог придать античный человек. Такова воля богов, и воля эта высказана в предвещании, пророчестве. И хотя форма эта совершенно не фольклорна, то, что порождает мотив пророчества, заключено в самой сути сказочного сюжета.
Сравнение с «Амуром и Психеей» наводит еще и на другие размышления. Есть два мира: мир людской, мир дома, который рисуется начальной ситуацией. И есть другой мир, представленный в данной сказке волшебным дворцом и садом. У Апулея они разделены воздушным пространством, которое может преодолеть только бог ветров Зефир. В русской сказке они разделены непроходимым лесом. Но функция их одинакова. И лес, и воздушное пространство разделяют эти два мира, делают дальний мир неприступным. Он достижим только для тех, кому назначено там быть. Непроходимый лес раскрывается перед отцом девушки, для которой он, в сущности, прокладывает дорогу.
Но мы отвлеклись от нити повествования. Дальше рассказывается так:
Затряслись и руки и ноги у купца, и возговорил он голосом радошным: «Вот аленький цветочек, какого нет краше на белом свете, о каком просила меня дочь меньшая, любимая». И, проговорив таковы слова, он подошел и сорвал аленький цветочек. В тоё же минуту, безо всяких туч, блеснула молонья и ударил гром, инда земля зашаталася под ногами, – и вырос, как будто из земли, перед купцом зверь не зверь, человек не человек, а так какое-то чудище, страшное и мохнатое, и заревел он голосом дикиим: «Что ты сделал? Как ты посмел сорвать в моем саду мой заповедный, любимый цветок?» (с. 588).
Купец объясняет, зачем ему нужен аленький цветок, и тогда чудовище требует, чтобы купец прислал одну из своих дочерей.
Отличие от «Амура и Психеи» состоит в том, что у Апулея хозяин сада – не чудовище, а Амур, прелестный юноша. Здесь же соблюдена фольклорная традиция. Хозяин – чудовище. Но у ключницы Пелагеи есть другое отступление от сказочного канона. Чудовище требует себе не жену, а товарища, т. е. здесь отрицается наличие брачных отношений, которые