у него не вышло. Ему стало хорошо и спокойно. Его заполнила приятная легкость и ветреность, и он раскачивался на диванчике в такт спокойной умиротворенной музыке, которую до того не замечал.
– Мне здесь нравится, – он растянулся в улыбке.
Она улыбнулась в ответ. Сами собой закрывались глаза. В норе становилось люднее, приходили посетители и рассаживались по углам. Делалось шумнее, и до Сани долетали отдельные куски чужих бесед, проскальзывающие сквозь занавески, изображавшие перегородки. Разговоры перемешивались, запутывались в дымном облаке, блуждали под потолком и иногда наталкивались на Санины уши…
«…а я ему твержу, что он дурак, но он же не слушает и продолжает лезть, морда кирпичом. Я, кричит, не уйду, пока своего не добьюсь…», – возмущался женский голос.
«…никогда не курил финики? – бормотал кто-то тихо, будто из-под стола, – у меня целое ведро вяленых фиников, тетка прислала. Говорит, нужно каждый день кушать по три штуки, и тогда проживешь сто лет… Прошлым летом она с той же инструкцией два ведра крыжовника привезла, но я крыжовник не курю…»
«…ты бы видел, как она жрет! Смотреть противно. Честно, апельсиновое варенье жрет прямо из банки. Пальцы в варенье, физиономия в варенье, по полу варенье, шесть лет человеку, в этом году в школу идти, а она…»
«…пробовал новую настойку от Михалыча? – ворвался бас, – ту, которая черная. Цвет-то странный, но идет отлично. Вот те крест, не вру – мягкая, песней в желудок стелется и в жбан дает с первой рюмки. В жизни никогда лучшего не пробовал, клянусь. У него такой отродясь не получалось…»
«…а если курить арбуз, то… лучше не надо курить арбуз, Истинно тебе говорю, я от него до фига писаю и почки болят. Или это кушать его не надо?» – продолжал голос из-под стола.
«…ей девяносто лет. Представляешь? Я не могу. Я о таких цифрах задумываться боюсь. И, представь, она полезла на антресоли пыль протирать и упала. Пока падала, снесла полку с тарелками. Вдребезги… Нет, это не она, а тарелки вдребезги. Ей-то ничего, в ее возрасте терять нечего…»
Голосов стало слишком много, и они слились в один непрерывный гул. У Сани закружилась голова, и он открыл глаза. Верх и низ вернулись на свои места, а ноги снова встали на пол, на тело навалилась тяжесть, и он немного сполз, так что столешница оказалась на уровне переносицы.
Страшно захотелось есть. Он был готов съесть, что угодно, даже несъедобное. Хотя бы этот стол, у которого можно откусить край и ощутить вкус шоколадного бисквита. И если он откусит со своей стороны, станет таким маленьким, что может пройти под столом и отыскать человека с финиками и крыжовниками, а если Ольга съест кусочек со своего края, то незамедлительно вырастет до потолка и не сможет никогда выйти из этой «норы». Если только не съест такой же кусок с другого края.
Саню нафантазированная картина развеселила, и он вознамерился рассказать об этом Ольге, но во рту пересохло, будто песка наелся.
– Хорошо, правда? – спросила она, заметив, как Саня смотрит на нее и пытается что-то просигнализировать глазами. – Время идет незаметно, оно то скачет, то прыгает, как на палке-скакалке, – она захихикала, – палке-скапалке… сопалке-копалке… Какие слова смешные. Если долго повторять любое слово, оно обязательно становится уморительным и будто теряет смысл. Трынь! – и слово само по себе, а смысл сам по себе. Постой, если все слова порвутся, тогда можно разговаривать разучиться, – рассуждала она с озабоченным видом. И тут же захихикала.
Саня взглянул на запястье, чтобы узнать который час, но стрелки гнулись и болтались, а сами часы выглядели так, будто растаяли и пытались стечь по руке. Он оставил попытки вычислить время и закрывающимися глазами уставился на Ольгу.
Какой очаровательный носик, подумал он, маленький, с двумя милыми дырочками и острым кончиком, который захотелось откусить или, как минимум, облизать. Аккуратные пальчики, сжимающие мундштук, длинные ресницы, закрывающиеся при каждой затяжке, и колечки дыма, поднимающиеся к бархатному потолку. Ему вздумалось приобнять ее, стиснуть маленькую фигурку изо всех сил и впиться в аккуратные, не испорченные яркой помадой, губы. Он резко пересел к ней и обхватил ее за плечи, пытаясь выглядеть как можно мужественней и уверенней.
– Не надо, Саша, – с нее мигом слетела вся веселость и беззаботность. Она стала смертельно серьезной.
– Почему? – не понял он.
– Не хочется. Сейчас не хочется.
– А потом захочется?
Она не ответила, но он ощутил торчащие в стороны иголки, как у ежика. Почему так сложно? Не то сказал, не так взглянул, не вовремя сделал. Какая-то дурацкая игра, в которой правила известны приблизительно и ладья может походить буквой Г только потому, что у нее настроение сегодня такое.
У Сани улетучился настрой, и захотелось сходить куда-нибудь буквой Г, но, если честно, он не представлял, как это. Вся приподнятость духа и веселость испарились, словно их и не было вовсе.
– Пора уходить, – сказал он мрачно и убрал руку.
Парень с серьгой принес счет. Саня отсчитал купюры и вложил в черную книжечку.
Ольга надела куртку, накинула капюшон и молча последовала к выходу по знакомому коридору, уже не такому темному из-за толстых свечей на маленьких полочках по углам. Они вынырнули из «норы» на свежий бодрящий воздух, в одно мгновение выдувший остатки наваждения.
– Пойду домой, пока отец не хватился, – она глядела куда-то в сторону.
– Я тебя проведу, – предложил Саня.
Он попытался взять ее за руку, но она мягко пресекла попытку и спрятала кулаки в карман куртки, сказав, что на улице холодно. Он не поверил.
Так они и шли в молчании, пока он подыскивал тему для разговоров. Как назло, на ум не приходили ни шутка, ни анекдот, ни интересное событие, только пустота, во мраке которой маршировал игрушечный заяц-барабанщик. Ему вспомнилась где-то услышанная фраза, что с хорошим человеком и помолчать приятно, но фраза показалась ему обидной – до ужаса хотелось что-то сказать, а молчание казалось ужасно неловким.
Медленно идя по плохо освещенной улице, они дошли до перекрестка у дома Тальберга. Саня размышлял, стоит ли ему попытаться поцеловать Ольгу или момент неподходящий. Ему и хотелось это сделать, и было боязно. Он не знал, как она это воспримет.
Они остановились. Он взял ее за руку. Она посмотрела него грустными глазами, отчего ему стало не по себе. Сейчас или никогда, загадал он, начав мысленный отсчет. Раз, два…
– Саша, – неожиданно сказала она, видимо, догадавшись о его намерениях. – Не обижайся, но думаю, у нас ничего не получится.
– Почему? – спросил он. Внутри что-то ухнуло во внезапно образовавшуюся пустоту. Он почувствовал, как глупо выглядит с мыслями о поцелуе.
– Ты хороший, милый…
За «хорошим» и «милым» слышалось жирное «но», и оно незамедлительно последовало.
– Но я так не могу, – сказала