чем дольше думаю, тем меньше уверен в их неправоте. Мне хотелось узнать, что за Краем, а я-то ни на волосок не стал ближе к цели.
Шмидт молча слушал, перестав писать.
– Сижу и думаю, а ведь действительно, чего я там забыл? – продолжал Тальберг. – Найду я пустоту, и все – смысл жизни потерян. Нельзя же гордиться, что жизнь потратил на поиск пустого места. Но и этого я пока не добился! Вот взялись краенит добывать, а у меня ощущение, что мы ломаем Край, а кто-то чинит и ругается, не поймет, что происходит, а мы настойчиво продолжаем кромсать. Мы просто мелкие вредители.
– Кризис средний возраст, – уверенно заявил Шмидт. – Я иметь такой.
– Наверное. И как с ним бороться?
– Зачем? Он проходить, если не сопротивляться. А если сопротивляться… – Карл развел руками.
– Не знаю, – горестно вздохнул Тальберг. – Ладно бы, стихи мечтал писать, а стал сантехником. Тогда можно было бы сказать, потратил жизнь впустую и упустил возможности, а теперь хочу наверстать упущенное и совершить несбывшееся. Но я ведь занимаюсь именно тем, чем с детства мечтал, а радости нет, словно ты головой в стену стучал, а тебе окошко приоткрыли, чтобы посмотреть, кто там такой упрямый, а преграда как стояла, так и стоит.
– Нужно продолшать. Если долго бить головой, любой забор обязательно упасть.
– А можно сотрясение получить, – возразил Тальберг. – Было бы видно, что стена чуть-чуть, но поддается, тогда бы я знал – процесс идет, хоть и медленно, а так складывается впечатление топтания на месте.
– Стена – такой аналогия или иметь в виду die Kante? – уточнил запутавшийся Шмидт, грызя дужку очков.
Тальберг за три года выучил, что «ди канте» значит Край.
– Неважно, – сказал он. – В моем случае одно и то же.
– Причем тут Элизабет?
Тальберг подумал. Действительно, причем?
– С ней, как с этой стеной, получается, – наконец нашелся он.
– В нее стучать, а она не открываться? – удивился Карл.
– Ты сейчас описал точнее некуда. Я б не смог лучше, если б захотел.
Шмидт сидел польщенный, но продолжал не понимать и ожидал дальнейших пояснений.
– Я же тебе рассказывал, как мы поженились?
Карл кивнул. В тот день привезли молодых оливковых бумслангов, один из которых сумел улизнуть при пересаживании в террариум. Шмидт искал его по всему помещению, надев специальный костюм с большими сапогами и толстыми перчатками. Тальберг тогда пришел и по обыкновению лег на кушетку, чтобы поведать историей из юности, удивляясь, почему это Карл в полном облачении ползает по полу.
– С тех пор раздумываю, правильно ли я поступил, – признался Тальберг.
– Поздно думать. Тогда рассуждать надо, сейчас надо жить.
– Да знаю я, – скривился Тальберг. – Только не получается. Ссоримся по каким-то пустякам. Не так посмотрел, не то сказал, а сам и говорить-то не хотел, понимал, что ерунду ляпнуть можешь и она расстроится, а все равно не удержался. Зачем говорил? Проблем мало?
Шмидту эти терзания показались незнакомыми и малопонятными.
– Мучает меня вопрос, – продолжал Тальберг. – Вдруг она считает, что я женился на ней из жалости? Или еще хуже, это она вышла за меня от безысходности? А теперь терпит. Ходит, мучается, ненавидит, молчит, а сама думает… – Тальберг не смог представить, о чем может думать Лизка, и в принципе не представлял мыслительный процесс в женской голове. – Что-то явно нехорошее. С таким видом можно думать только о плохом. А по ночам снится, как я ее теряю и она уходит, потому что я неудачник.
– Поговорить с ней не пробовал? – спросил Шмидт почти без акцента.
– Пробовал. Говорит, все в порядке. У нее всегда все в порядке.
– Это же карашо? Да?
– Это еще хуже! Надо видеть лицо, с каким она это произносит!
Шмидт задумался о загадочности женской природы, покрутил в руках дужку очков и глубокомысленно изрек:
– Со змеями гораздо проще.
Тальберг подумал и согласился, что со змеями действительно проще, и они замолчали, обдумывая эту глубокую мысль.
ГЛАВА IV. Урок математики
14.
В расписании наметилось «окно», и Тоцкий решил пересидеть урок в учительской в компании двух мягких кресел. Кресла были старые, с протертой обивкой, но от этого не менее удобные. В углу возвышалась установленная поверх тумбы пальма и создавала иллюзию внезапного потепления. Фотообои с синим небом на всю стену дополняли впечатление.
Тоцкому нравилось смотреть на экзотическое дерево и воображать себя в отпуске далеко отсюда, в краю, где нет зимы и восемнадцать градусов тепла считаются нестерпимым заморозком.
Увы, любимое кресло напротив входа занял Иван Иванович – учитель истории и права. Тоцкий плюхнулся на второе, у двери. Он ненавидел сидеть спиной к входящим, когда кто угодно мог неприметно подкрасться сзади.
Иван Иванович смотрел на пальму, перестукивая пальцами по деревянному подлокотнику.
– Здрасьте, – поздоровался Тоцкий в надежде, что историку не захочется поговорить.
Зря надеялся.
– Осваиваетесь? – спросил Иван Иванович.
– Понемногу.
Тоцкий три года назад окончил институт, но не мог найти вменяемую работу. Остаться на кафедре не вышло. Он хотел, но группа оказалась сильной, и он не выдержал конкуренции – выбрали Антона Коробкина.
Еще до выпуска Тоцкий ходил по объявлениям в поисках вакансий, но звезды не складывались. Обязательно что-то не нравилось – или условия труда, или зарплата. Да и потребность в математиках как-то не впечатляла.
Глядя в его честные глаза выпускника математического факультета института, очередной работодатель первым делом интересовался опытом работы. Тоцкий отвечал известной формулой «откуда взяться опыту, если никто на работу не берет». Замкнутый круг.
В ответ проводящие собеседование обычно пожимали плечами и сообщали, что ищут человека, готового сходу приступить к обязанностям. Сроки горят, минута простоя стоит сумасшедших денег, а тратить время на обучение новичков ни у кого нет ни средств, ни желания.
Тогда он интересовался, откуда возьмутся специалисты, если их не учить. Ему отвечали, что обучением пусть занимаются специализированные учебные заведения.
– Вот он я! – он одной рукой показывал на грудь, а второй размахивал дипломом, понимая, что на этой вакансии ему ничего не светит.
Приходилось регулярно подрабатывать по мелочам, например, таскать кирпичи на стройке. Такая работа носила сезонный характер и не обеспечивала нормального существования в том виде, в каком его представлял Тоцкий. Чтобы отпуск выглядел отдыхом, с теплом, зелеными пальмами и синим небом, а не на грядках у тети Светы в беспомощных попытках отвоевать картошку у сорняков и жуков. Ему с трудом хватало на минимальное удовлетворение потребностей. Голодать не приходилось, но перезанимать, чтобы переотдать, случалось на регулярной основе.
Ему предложили поработать учителем математики в средней школе. В его представлении это было последним местом, где бы он хотел оказаться. Как назло, наступило затишье, и с подработкой случился полный швах.
От безысходности Тоцкий согласился на должность школьного учителя. Пройденный в институте курс педагогики и психологии посчитали достаточным для работы со старшеклассниками.
Впоследствии другие преподаватели поведали, что до него на этом месте никто долго