деревьев и расстояние до скальной стены, водил объективом по своим подчиненным, которые казались не больше ногтя. Неожиданно он направил его на пленника, и раздался треск случайно нажатого спуска. Испугавшись, старик выпустил из рук аппарат, который повис у него на ремне.
Маляк попытался взять фотоаппарат обратно, но Жаба оттолкнул его и прикрикнул на своих соплеменников. Мео лихорадочно засуетились и начали запаковывать корзины.
Один только стражник, сидя с удрученным видом на ступеньке алтаря, вычесывал ногтями вшей и давил их на прикладе карабина.
Потом он ухватился за конец веревки, которая так раздражала и унижала Роберта, и, даже не взглянув на пленника, вышел на каменное крыльцо, на солнце.
Стараясь предупредить рывок веревки, Маляк поднял с земли фонарик и нажал на кнопку. Лампочка не горела. Старик отдал его, потому что сели батарейки. Проклятая Жаба, чтоб тебя зоб удушил, — шнур натянулся, дернул связанные руки.
— Эй, ты, Вшивый, подожди! — крикнул, разозлившись, Роберт. Голос бился под сводами пещеры, долина откликнулась басовитым эхом: «а-а-а». Бесчисленное множество летучих мышей с птичьим писком клубками теней носилось над алтарями. Спотыкаясь, Маляк потащился к выходу.
Поставив тюк на колени скульптуры, женщина поправила ленту, которая стягивала ей лоб. Ребенок, свесив ручки, спал, шевелил во сне пальцами, когда его кусали комары.
Перед Маляком, дружелюбно улыбаясь, шагал Смышленый. На спине у него была корзинка. Вцепившись коготками в ее край, тесно сидели зеленые попугайчики. Их сломанные крылья висели как смятые листья.
Они не пытаются убежать, у них нет никаких шансов. Не улетят. Моя нога… Вшивый уже прыгал с камня на камень, стараясь не замочить ног. Почему мы так неожиданно двинулись дальше? Ведь еще совсем светло. Жаба хочет скрыться в чаще джунглей; видимо, он считает, что здесь можно нарваться на какой-нибудь патруль. Солдаты наверняка прочесали всю деревню и взяли языка. Революция их не изменила, они хорошо знают, какие пытки следует применить. Роберт вспомнил рассказ Тари о «маковом цветке». Каждого заставят говорить, поневоле все тайны выложишь. Жаба думает, что ему удастся провести своих людей долинами, в тени скал, под прикрытием деревьев. Чего он так скачет по камням, рвануть бы веревку — сразу бы искупался…
Роберт ускорил шаг, брел, разбивая струи быстро бегущей воды. Он уже видел, как мео взбираются на откос и, согнувшись, ныряют под деревья.
Тут будет полно пиявок. На каждой ветке, в каждом сухом листочке, в густой траве. Грудастая, опираясь руками о согнутые колени, упрямо взбиралась вверх. Она что-то крикнула ему, и в шуме потока и листвы, сквозь удары пульса, Роберту почудилось, будто женщина неожиданно сказала на его языке, по-польски: «Береги себя».
Береги себя — он был глубоко взволнован. Маляк знал, что она не могла этого сказать, что ему наверняка послышалось, и все же он был ей благодарен. «Береги себя», — несмело просила мать, когда он уезжал за границу, когда имел успех, делал карьеру. Теперь эти слова приобрели другое значение, она не здоровье имела в виду. Береги себя. Постарайся быть самим собой, делай все, чтобы остаться в живых…
Нога сгибалась с трудом и побаливала. Мышцы были похожи на слишком сильно накачанную автомобильную камеру. Но он еще мог карабкаться в гору, не отставать от мео. Пожалуй, нога только вверху онемела — верно, все же есть небольшое воспаление.
Вдруг он увидел высоко, над красноватыми вершинами гор, темные очертания транспортной машины. Это ИЛ, это меня ищут. Самолет поворачивал назад, был уже слышен рев его моторов. Солнце поблескивало в иллюминаторах. Пролетел, растаял, лавируя среди горных вершин.
Ищет иголку в стоге сена. Иголку даже легче найти, стог можно переворошить, а джунгли… Задрав голову, Роберт всматривался в кусочек неба, такой же голубой, как весь небесный свод, но все же именно в этом месте растаял самолет.
И опять он низвергнут на дно зеленого ада, в бездну, доступную лишь для обреченных. Ему казалось, что он только начинает свое восхождение, медленное, тяжелое, он должен приложить все силы, чтобы дойти до места, предназначенного судьбой.
Мео шли цепочкой. Роберт слышал треск ветвей, возню, удары длинных ножей, которыми рубили сплетения лиан. Он брел, заслонив лицо связанными руками. Хороша эта веревка, на которой его тащат, благословенная веревка. Теперь они выбрались на покрытые травой вершины холмов — Роберт видел длинные тени сгорбленных фигур, безголовые тени, раздавшиеся вширь от тяжелой поклажи. Солнце уже наполовину спряталось за горой.
«Ты должна меня слушаться, — убеждал он опухшую ногу, — в ходьбе наше спасение».
Только бы продержаться до ночлега. Добраться до деревни. Может, навстречу нам пойдет облава? Солдаты Патет Лао обогнали нас на грузовиках, заняли все проходы, мы наверняка наткнемся на них, тогда ты должна будешь мне помочь, должна… Я спрячусь за деревьями, залягу. Наплевать на пиявки. После первого же залпа мео разбегутся, а я встану и выйду к своим. Ах, как они обрадуются! Вот тогда-то я смогу себе позволить быть слабым. Они возьмут меня на руки и понесут. Пусть уж солдаты тащат меня на себе. А потом положат в грузовик на подстилку из парашютов. И замелькают километр за километром.
Они вышли на тропинку. Роберт видел глиняную почву, в которой было полно ям, будто кто-то истыкал ее чугунным пестом. Сломанные безлистные ветки и большие сухие лепешки помета. Здесь проходили слоны.
Огромные деревья с белыми, словно бы натертыми мелом, стволами возвышались над ними. С них свисали толстые сети лиан, а самих крон не было видно. Ноги вязли в прелой траве и теплых листьях, от которых, как от навоза, шел пар.
По левой штанине взбирались две пиявки, он их сбросил, но растоптать не успел. Пиявки под ударом каблука погрузились бы в опавшую листву, он им ничего не смог бы сделать. Одну Роберт успел схватить, когда она влезала под рубашку. Пиявка уже прилипла к коже, ее пришлось разорвать, так крепко она присосалась.
В спине сверлящая боль, мучительная, не позволяющая забыть о себе. Что там происходит? Слепень, коровий слепень. А если он мне, как буйволу, отложил под кожу яйца? Собственным теплом я оживляю их, собой кормлю. Эти пиявки лезут на левую ногу, как будто разнюхали, где рана, их привлекает кровь… Пусть сосут, может, высосут отравленную, снимут жар. Раньше ведь специально ставили пиявки — помогало.
Маляк перестал обращать на них внимание. Придем на место — тогда я их с себя соберу, брошу в костер. Роберт уже видел, как пиявки шипят, корчатся в огне, как разрывает их кипящая кровь и они застывают обуглившимися пузырями.
Что это прельстило тебя, что заставило,