такая сильная, точно ему впрыснули под кожу огонь.
Один из мальчиков подскочил и стукнул его ладонью по спине. Потом поднес к его лицу, держа за сверкающее, как кусочек слюды, крыло, желтое насекомое, напоминающее осу. Он покачал им перед носом Роберта и бросил на камни. Из брюшка торчал похожий на черную иглу, длинный яйцеклад, которым насекомое прокалывает кожу буйвола.
Роберту хотелось заплакать от жалости к себе. Довольно уже, с него действительно довольно, но он не знал, кого просить о милосердии. Под лопаткой болело так, словно кто-то медленно ввинчивал туда шурупчик. Слишком много всего, я не выдержу, не вынесу. Однако он был уверен, что вытерпит все, что не он, а его тело будет сопротивляться, бороться до последнего удара сердца, до последнего дыхания.
Свет резал глаза. Маляк нагнулся к воде. Она с мелодичным звоном стремительно неслась над камнями, такая чистая, что было видно каждую песчинку, каждый осколок камня и длинные зеленые водоросли, извивающиеся под быстрым течением.
Дети вдруг закричали от ужаса, разбежались в разные стороны. С его руки, к которой пристали кристаллики марганцовки, летели красные брызги. Вода в его руках превращалась в кровь. Белый пил кровь, которую из него высосали древесные пиявки. Белый — колдун.
Вместе с этой шумящей водой, казалось, уплывает куда-то весь мир, его не поймать, не удержать, как не удержать саму жизнь. Роберт взглянул на часы. Было еще только одиннадцать — значит, он сидел у потока неполные пятнадцать минут. День тянулся немыслимо долго, нога напоминала о себе дергающей болью, лопатка зудела невыносимо. Сколько часов осталось до вечера, до сна, который, возможно, избавит его от мук? Время… Неужели надо непременно так тяжко, так бессмысленно страдать, чтобы ощутить, как замедляет оно свой бег, чтобы каждая минута казалась вечностью, растягивалась, наводила ужас. «Боль удлиняет наше существование, — подумал он насмешливо, — я должен радоваться: пока страдаю, я жив, чем больше меня мучают, тем дольше я живу». Часы. Двигается секундная стрелка. Он слушал их тиканье, находя в этом утешение. Хорошие часы. Молодой мео следил за его движениями, — пальцы Роберта срывались, не могли подковырнуть маленькую, в рубчиках, головку.
Несколько секунд Роберт смотрел в черные раскосые глаза мальчика, затем сжал два пальца и сделал такое движение, будто считал деньги, поднес к его глазам руку с часами. Мальчик сосредоточенно, придерживая Маляка за кисть, слушал тиканье. Потом неожиданно начал заводить часы, понял, уразумел. Смышленый. Роберту хотелось кричать от радости. Брешь в стене. Впервые его поняли.
Вождь сидел на корточках у входа в храм, пальцами выбирая рис из миски. Рядом лежала серебристая трубка фонарика, который Сават оставил на стене вала, чтобы привлечь светом внимание мео.
Проходя мимо, Маляк увидел, что фонарик включен. Он машинально присел и передвинул кнопку.
— Нужно выключать, Жаба, — объяснял он терпеливо, — батарейки сядут. А новых у тебя нет.
Толстяк перестал есть. Потом схватил фонарик и приложил его вплотную стеклом к глазу, как подзорную трубу. И рассердился оттого, что свет погас. Что-то бормоча, он ткнул большим пальцем в кнопку и, заслонив ладонями рефлектор, с удовольствием смотрел на его слабый свет.
— Солнце, — показал рукой пленник, — ты же зря расходуешь батарейки. Погаси. Не стоит. Если хочешь, то посвети в пещере, дай на минутку, — он протянул руку, — я осмотрю храм.
Но вождь вырвал у него фонарик и зажег его опять. Даже на солнце проволочка желтовато светилась. Старик отвернулся, придерживая фонарик босой ногой, длинными цепкими пальцами с кривыми ногтями.
Из глубины грота шел легкий дымок, полураздетые женщины на четвереньках выгребали из золы розовые печеные клубни батата. Роберт почувствовал голод. Мео сидели на ровном каменном полу, на ступеньках, покрытых пометом летучих мышей, и торопливо ели. Шелудивые собаки бегали от одного к другому в надежде выпросить кусок. Время от времени они грызлись, отгоняя друг друга от еды. Роберту казалось, что людям это зрелище доставляет удовольствие, они отрывали зубами куски батата и бросали сидящим в ожидании дворняжкам.
Пожилая женщина с грудным ребенком за спиной начала выбирать непрогоревшие древесные угли в медную посудину, — готовила жар в дорогу, посыпая его пеплом. Ее длинные плоские груди мерно покачивались. Никто даже не подумает о том, что я голоден. Не поделятся, «Грудастая», — дал ей оскорбительную кличку Роберт. Подойти и взять самому?
Женщина прекратила заниматься своими делами, а увидев его взгляд, охнула, тяжело встала и подала Роберту слегка подгоревший батат. Он схватил его обеими руками и начал жадно грызть. У батата был сладковатый привкус подмороженной печеной картошки. Он хрустел на зубах.
Чем ее отблагодарить? Маляк вытащил из сумки алюминиевый футляр от фотопленки и бросил ей в подол. Обрадованная, она схватила ее, сняла крышку, заглянула внутрь, примерила на палец. Все с интересом следили за происходящим. Женщина вытащила длинную нитку из сборчатой юбки, прижала ее концы крышкой и повесила коробочку на шею как украшение. Она белела между набухшими мешками черных грудей.
Мео вставали, протягивали руки к пленнику, требовали подарков. Он хотел снискать их расположение. Роясь в сумке, он вспомнил, что у него есть баночка с таблетками сулемы. «Когда я их приручу, можно всыпать ее в котел с рисом. Отравлю всех», — с наслаждением предавался он жестоким мыслям. Они не стали ждать, когда Роберт одарит их разноцветными баночками, — рванули за холщовый ремень, вытряхнули лекарства и, крича и отталкивая друг друга, растащили аптечку. Они опорожнили пузырьки, рассыпали белые таблетки. Роберт начал было собирать их, но тут же бросил эту затею — все перемешалось, можно было вместо аспирина принять сулему. Он испытывал такое разочарование, будто они его полностью обезоружили. Медовый свет играл на стенах, птицы, привлеченные верещанием попугайчиков, залетали под своды и в страхе устремлялись обратно на солнечный свет.
— Вот и будь здесь добрым, — прошептал Маляк со злостью. Пустая сумка валялась под ногами.
Смышленый жалобно посвистывал, дуя в горлышко пустого пузырька и время от времени поглядывая, восхищаются ли им товарищи.
От входа к ним направлялся Жаба, пиная собак и пренебрежительно расталкивая воинов. Те отскакивали в сторону, уступая ему дорогу. Остановившись перед стоящим на коленях Маляком, он снял у него с шеи фотоаппарат, взамен бросив ему фонарик.
Потом повесил аппарат себе на шею, неумело отстегнул футляр и всунув ногти в щель, попытался его открыть. Роберт встал, показал, где надо нажать кнопку, чтобы освободить пружину, затем отвел старика к выходу и продемонстрировал ему уменьшенное изображение в видоискателе.
Мир, должно быть, выглядел иначе, потому что Жаба чмокал и поднимал голову, проверяя размеры