Не меньшее значение имеет взрывоопасное сочетание 25 млн. русских, живущих в бывших советских республиках вне России, и российской армии, которая продолжает находиться на этих территориях. Так или иначе эта армия уже вовлечена по крайней мере в четыре гражданские войны вне России — в Молдове, Грузии, Таджикистане и армянском анклаве в Азербайджане — Нагорном Карабахе. И если число и интенсивность гражданских войн в бывших советских республиках будут расти, что очень вероятно, то вместе с этим будут расти имперская роль русской армии и потенциал новой русской гегемонии. (Почему-то в американских средствах массовой информации редко упоминают заявление бывшего советского министра иностранных дел, а ныне президента Грузии Эдуарда Шеварднадзе, сделанное им в октябре 1992 г., о том, что «война между Россией и Грузией, по сути… уже идёт»). В Эстонии и Латвии, где российское меньшинство оказалось лишено гражданских прав, оставшиеся элементы российской армии ведут себя довольно агрессивно, а 29 октября Ельцин отдал приказ о приостановке вывода войск из Прибалтики. Не решёнными остаются и многие взрывоопасные вопросы взаимоотношений России с Украиной.
Американские учёные и политики обычно думают, что за подобным «советским» поведением стоят российские сторонники «жёсткого курса», но и российские лидеры с демократическими убеждениями из окружения Ельцина не чураются такой политики. Вице-президент Руцкой является, возможно, самым ярым защитником военных интересов России за её пределами, но и глава внешнеполитического комитета в парламенте Евгений Амбарцумов — радикальный демократ, в своё время порвавший с Горбачёвым ради Ельцина — заявил недавно, что России нужна своя «доктрина Монро», обеспечивающая ей гегемонию на всей территории бывшего Союза. Подобные настроения присущи сегодня многим из тех, кого мы называем российскими демократами. Но хотели бы Соединённые Штаты видеть исторически сложившуюся систему своих взаимоотношений с Латинской Америкой в качестве модели для отношений посткоммунистической России с бывшими советскими республиками?
Наконец, совершенно нелепой является идея, что Россия теперь в международных делах будет следовать за Америкой — как будто конфликты с США могут быть только у марксистов-ленинцев. Внешняя политика, осуществляемая под руководством министра иностранных дел Андрея Козырева, сурово критикуется во многих политических кругах России как раз за то, что до последнего времени она производила впечатление «изготовленной в США». Американские комментаторы указывают на бывших коммунистов (кто из людей, находящихся теперь у власти в России, не бывший коммунист?) и других сторонников «жесткого курса». Но наиболее яркими критиками были как раз лидеры, которых мы идентифицируем с демократами, в том числе Амбарцумов, депутат-антикоммунист Олег Румянцев, помощник Ельцина Сергей Станкевич и посол России в США Владимир Лукин, недавно выступивший с протестом против «инфантильного проамериканизма» в российской политике.
Очень трудно представить себе, что исход этой борьбы будет таким, на который надеются американские политики и комментаторы. Несмотря на хвастливые заверения Буша во время предвыборной кампании, ни одна из проблем, связанных с ядерной угрозой, на самом деле не была решена. Они были только прикрыты бумагами. Соглашение ОСВ-2, которое, если будет подписано, обещает существенные сокращения вооружений, ещё вызовет борьбу за ратификацию в российском парламенте. А если принять во внимание проблему плохо контролируемых ядерных реакторов и возможность захвата тактического ядерного оружия на бывших советских территориях, то мы должны признать, что ядерная угроза сейчас больше, чем при советском режиме.
Достаточно ли самого факта антикоммунистического правительства в Москве для того, чтобы ослабить американские страхи по поводу этой угрозы? Американские средства массовой информации достаточно много места и негодования уделили факту недавних продаж Россией своей стратегической технологии и оружия Китаю, Ирану и Индии, но почему-то не обратили внимания на потрясающее откровение, сделанное в сентябре маршалом Шапошниковым. Оказывается, российские межконтинентальные ракеты, которые в начале этого года якобы были перенацелены по приказу Ельцина с территории США, на самом деле перенацелены не были, в частности потому, объясняет Шапошников, что Америка не взяла на себя аналогичного обязательства. Ситуация вполне понятная, но далёкая от «дружбы и партнерства». Сюда же можно отнести и предупреждение, сделанное в октябре министром обороны России Павлом Грачевым, о том, что Россия может возобновить в середине 1993 г. проведение ядерных испытаний, если США не примут свой закон о запрете испытаний.
Что касается соперничества на международной арене, то Россия, очевидно, будет стремиться к хорошим отношениям с западными державами. Но достаточно ли этого, чтобы удовлетворить идеологические ожидания Америки? По мере того, как в условиях прекращения глобальной холодной войны будут усиливаться расхождения между США и их западноевропейскими союзниками, перед Россией откроются большие дипломатические и экономические возможности. Она может найти на своём собственном континенте более близких друзей и лучших партнеров, чем США.
Символизм следующего факта также заслуживает внимания: Ельцин не счел возможным поехать в сентябре в прозападную Японию, хотя этот визит давно готовился, но зато объявил о намерении посетить в декабре соседний Китай — последнюю великую коммунистическую державу.
Ни одна из этих «неамериканских» тенденций в российской внутренней и внешней политике не ведёт к возобновлению холодной войны, которая была продуктом в основном исчезнувших исторических факторов. Но они означают, что советско-американские отношения, основанные на «дружбе и партнёрстве», на одинаковых национальных ценностях и интересах, — это новый миф и в высшей степени невероятная перспектива.
Какова же альтернатива? Многое, как и раньше, зависит от наших собственных восприятий и реакций, и здесь тоже таится большая опасность. Дело в том, что Россия мыслится сегодня американскими политиками и политологами почти исключительно в миссионерском контексте, основанном на предположении, что Соединённые Штаты могут и должны помочь превратить это принципиально иное общество в слепок с американской системы. При всём разнообразии будущих перспектив России, американизация явно не входит в их число. Недавние российские события были обусловлены не столько чьей-то злой политической волей, непониманием законов рынка и демократии или губительным влиянием сторонников «жёсткого курса», сколько глубоко укорененными традициями и сложившимися обстоятельствами. Одна из этих традиций — вера в особую судьбу России — уже привела к протесту против основанной на помощи Запада ельцинской экономической политики и её болезненных последствий, а также против многочисленных западных «советников», наводнивших Россию.
Какова же будет реакция наших политиков и тех, кто формирует у нас общественное мнение, когда русская реальность опровергнет (а это неизбежно произойдёт очень скоро) распространённые сейчас мифы об американском посткоммунистическом друге и партнере? Если миссионерская политика продолжится, нетрудно предсказать обратную реакцию: в лучшем случае это будет реакция цинизма и безразличия к российским бедам, в худшем — чувство предательства и возрождения установок холодной войны. В любом случае первой жертвой этой реакции станут перспективы существенного уменьшения американских военных расходов, тот «дивиденд мира», который мы получили после «холодной войны».
Необходимой альтернативой является тот откровенный и основанный на здравом смысле разговор, которого так не хватало в президентской кампании. Реформирующаяся и стабильная Россия, живущая в мире со своими соседями, — это важнейший интерес Америки, но такая Россия может найти свой путь, исходя только из своих собственных, а не наших традиций и возможностей. Такое реформирование не нуждается в нашем политическом менторстве, но требует нашей финансовой поддержки. И если США не примут этого первого принципа посткоммунистической политики, то за холодной войной, вполне вероятно, наступит очень холодный мир.
«Nation», 23 ноября 1992 г.
P.S.
Я не собираюсь брать патент на авторство термина «холодный мир» и даже не уверен, что я был первым, кто употребил его в данном контексте, но он впоследствии стал часто мелькать в американской и российской прессе и, что примечательно, — даже прозвучал в заявлении президента Бориса Ельцина. (Моя статья была опубликована в Москве, на русском языке и под тем же заголовком) 5 декабря 1994 г., протестуя против планов администрации Клинтона по расширению НАТО на восток, Ельцин предупредил об опасности сползания Европы в «холодный мир»{148}. (Не могу сказать, что я испытываю удовольствие от того, что выражение впоследствии употреблялось столь часто и порой не к месту).