Вопрос: Так Вы считаете, что Россия нисколько не продвинулась на пути к демократии после провала путча и распада СССР?
Стивен Коэн: Это зависит от того, что понимать под демократией. У России есть всенародно избранный президент и парламент. Это очень важно. Но в смысле процесса сегодня демократии меньше. Ельцин управляет страной по старой русской традиции, в основном, с помощью указов, а не на основе конституционного процесса или законодательной деятельности парламента. Некоторые из его указов вообще сомнительны, с точки зрения закона. Запрет политической партии и конфискация собственности, даже если это коммунистическая партия [которая находилась под запретом с августа 1991 г. по ноябрь 1992 г.] и советская собственность, не могут считаться демократическими прецедентами. В более широком смысле, сомнительной представляется и вся эта ельцинская кампания по созданию «президентской власти», частью которой уже стали отсрочка региональных выборов в декабре 1991 г. и введение института полномочных представителей президента для контроля за положением дел в регионах. Подлинная российская демократизация должна двигаться в направлении политической децентрализации и создания представительного правления на всех уровнях. Ельцин же в своих действиях опирается, скорее, на царскую и советскую традицию централизации власти в Москве и навязывание её оттуда всей остальной стране.
Можно возразить, что эти меры необходимы для преодоления чрезвычайной ситуации и осуществления реформ. Действительно, часть из них, как говорят люди из окружения президента, носит всего лишь временный характер. Но тогда не нужно называть их демократическими; это только извращает и дискредитирует идею демократии в России. К тому же, не стоит забывать, что временные чрезвычайные меры в России имеют обыкновение превращаться в постоянные.
С другой стороны, я не разделяю широко распространённого мнения, зародившегося в Москве и подхваченного американскими средствами массовой информации, о том, что у России сегодня только один выбор — либо демократия, либо фашизм. И та, и другая возможность действительно существует, но между ними располагается широкий спектр авторитарных вариантов, которые кажутся более вероятными. Не склонен я разделять и другое распространенное мнение, тоже московского происхождения, о том, что растёт возмущение снизу и народ-де готов уже выйти на сцену. Возможность подобного развития событий очень мала; преувеличение есть результат до сих пор действующего заклятья 1917 года. Но Россия уже совсем не та страна, которой она была в 1917 г.
Вопрос: Говоря о политическом классе, Вы упомянули растущую поляризацию. Значит ли это, что в стране нет единого мнения по поводу её будущего?
Стивен Коэн: Российская политика вращается вокруг двух вопросов: «Кто виноват?» и «Что делать?». Проблема сегодня частично состоит как раз в том, что, не зная, что делать, многие люди слишком усиленно ищут ответ на вопрос, кто виноват. Здесь таится опасность развязывания новой «охоты на ведьм», чему немало способствуют призывы западных советников устроить суд над бывшими партийными функционерами — и это в стране, где 20 млн. человек были членами компартии.
Я думаю, Россия не сможет стать стабильным обществом, тем более, демократическим обществом, пока три основополагающих вопроса не будут решены на основе консенсуса. Во-первых, нужно ли отбрасывать всё созданное в советский период как негодное и даже преступное и опять всё начинать с нуля? Во-вторых, какая система больше подходит России: та, что имитирует западную модель, или та, что сочетает в себе западный опыт с российскими традициями и условиями? И в-третьих, с какой скоростью должна двигаться страна по пути преобразований? Прыжками, путём «шоковой терапии» или постепенно, шаг за шагом? (Отвечая на эти вопросы, важно понимать, что главная задача России на обозримое будущее состоит не в достижении товарного изобилия, как в США, а в ликвидации дефицита необходимого). Горбачёв всегда выступал за умеренный вариант решения этих вопросов. Опасность, присущая слишком радикальному подходу, который, похоже, сегодня преобладает, состоит в том, что Россия может оказаться объектом нового эксперимента, подобного большевистскому. Ни о стабильной, ни о демократической системе тогда не может быть и речи.
Вопрос: Теперь, когда Ельцин дал старт реализации своей экономической программы, отпустив цены, что можно сказать о его подходе?
Стивен Коэн: В экономической политике столкнулись две точки зрения: тех, кто стремится демонтировать государственную экономику и построить на её месте «свободный рынок», и тех, кто считает нужным соединить рыночную экономику с крупными фрагментами государственного сектора, — так сказать, шагать на двух ногах. В правительстве Ельцина есть сторонники обоих подходов. Его нынешняя экономическая команда, во главе с Егором Гайдаром, исповедует радикальный подход и рыночную «шоковую терапию», а его вице-президент Александр Руцкой — сторонник политики горбачёвского типа. Руцкой, относительно молодой и весьма серьёзный политик, последнее время всё более тяготеет к национализму и критикует гайдаровскую команду за её «экономический геноцид». Будучи исключён из ближайшего окружения президента, он остаётся влиятельной фигурой на политической сцене.
Сам Ельцин поддерживает обе точки зрения. В политической области он явственно отвергает весь советский опыт и признаёт необходимость построения государства западного типа. А в экономической области он обещает частично сохранить государственную собственность и социальные гарантии, лежавшие в основе советского «социализма». Придя к власти на критике коммунизма, Ельцин сегодня, похоже, не видит достаточное количество аргументов в пользу его противоположности — капитализма. Если это так, то он, возможно, будет вынужден действовать всё менее демократически и делать всё больше дутых уступок общественному мнению в целях поддержания стабильности. В конце концов, возможно, он сформирует коалицию, объединившись с силами Руцкого.
Не вполне ясно, чего Ельцин надеется достигнуть, отпустив цены. (В Польше два года назад подобные меры привели к неоднозначным результатам) Ельцин говорит, что это вызовет трудности, но зато поможет произвести много товаров и будет способствовать широкой маркетизации. Он говорит, что цены и общая экономическая ситуация стабилизируются к концу 1992 г. Будем надеяться. Но Россия не Польша — маленькая мононациональная страна, где частное фермерство и зачатки рыночной инфраструктуры давно существовали. Между тем, ни существенной демонополизации, ни денационализации или приватизации промышленности, сельского хозяйства или хотя бы торговли в России пока не произошло. Процесс этот должен начаться в этом году, но не с производственного сектора, а, в первую очередь, с магазинов и жилья.
И никто не знает, будет ли недавно принятая земельная реформа работать в таких условиях, сможет ли она привести к созданию значительного слоя частных сельскохозяйственных производителей.
Конечно, отпуская цены, Ельцин вполне мог преследовать иные, менее афишируемые цели. Одна из них — отобрать у населения избыток денежных средств, срезать «рублевый навес», который экономисты называли инфляционным, но который состоял из средств, скопленных гражданами на жизнь. Другая возможная цель — сократить огромный дефицит государственного бюджета за счёт урезания дотаций на важнейшие потребительские товары. Ещё одна цель — убедить западные правительства и банки, что Ельцин следует их советам, и тем самым привлечь как можно больше иностранных капиталов в Россию и другой помощи. Однако трудно представить себе иной результат этой деятельности, кроме ещё более глубокого экономического и политического кризиса, возможно, уже в апреле этого года, учитывая, что люди были лишены (некоторые говорят, «ограблены») своих кровных сбережений и, возможно, работы. В худшем случае, подобные меры могли превратить в ничто и без того слабую базу реформы и привести к власти в Москве и провинции реакционные силы. В лучшем, они создали бы ситуацию, в которой Ельцин или любой другой лидер был бы просто вынужден, пока не поздно, попытаться реанимировать постепенный подход.
Вопрос: Что должны или могли бы сделать Соединённые Штаты в связи со всеми этими изменениями в бывшем Советском Союзе? Есть ли у администрации Буша продуманная политика в отношении России?
Стивен Коэн: Какая политика? Ничего более определённого, чем отчаянное стремление уберечь советский ядерный запас от детонации и пожелание всего наилучшего бывшим советским республикам. Мы претендуем на лидерство в международной программе экономической помощи, но даём при этом менее 7% общей суммы, да и то, в основном, либо кредитами на покупку наших же сельскохозяйственных излишков, либо в долг, в то время, как европейцы дают более 75%. Мы обещали помочь России и другим республикам пережить особенно опасную в плане дестабилизации зиму, но вся наша помощь свелась к конференции по проблеме, состоявшейся в середине зимы. Обещанная в ноябре 1991 г. продовольственная помощь достигла советской территории только в начале февраля 1992 г. Мы даём массу «технических советов», но большинство из них весьма сомнительны. Между тем, мы поспешили признать независимость ряда республик, потому что посчитали провозглашение Содружества независимых государств актом развода, но это было всего лишь отделение. Теперь они сражаются за окончательное разрешение вопроса, а мы растрачиваем своё дипломатическое влияние.