Читать интересную книгу Хогвартс. Альтернативная история. - Amargo

— Не такая уж и маленькая, — возразил Аберфорт. — На Тейлора есть зуб не только у Бруствера. Тебе придется нелегко, правда это или нет.

Я усмехнулся, решив про себя, что пережить родство с Тейлором вряд ли будет сложнее, чем выбраться из Азкабана.

Аберфорт начал рассказывать, что за это время случилось в Хогвартсе. Знал он не слишком много. Все разрушенные участки были восстановлены, защитные заклинания наколдованы вновь, а исполняющим обязанности директора назначена Макгонагалл. Седьмые и пятые курсы уже вернулись сдавать экзамены, а остальные ученики наслаждались лишними неделями каникул.

Аберфорту было известно, что я числюсь среди Пожирателей-беглецов: их списки печатали в "Пророке", где публиковались все связанные с последними событиями новости. Новостей было много, но только на первый взгляд. Редакция и журналисты газеты старались реабилитировать себя за месяцы исправного служения "террористической организации, незаконно удерживавшей власть", бичуя грехи своих прежних хозяев и призывая теперь к всеобщей толерантности. Министерство произвело чистку рядов, но эта чистка, по словам Аберфорта, оказалась довольно формальной: большинство из тех, кто запятнал себя в глазах победителей, просто переместились на должности ниже, хотя кое-кого и отправили за решетку, в том числе Долорес Амбридж. Теперь излюбленной темой выступлений министерских представителей было "всеобщее пробуждение от зловещего сна", "снятие гипнотических чар" и "внутреннее сопротивление режиму".

Аберфорт занимался своим баром, почитывал газетные статьи, и так прошло три недели, а в начале четвертой в "Кабаньей голове" вдруг появился Клайв Пирс. Хотя они с Аберфортом никогда не встречались, это, как выяснилось, не мешало им последние месяцы состоять в деловых отношениях. Через подставных лиц Пирс покупал у Аберфорта мои картины и рисунки, и вся эта комбинация была единственной уступкой, на которую Клайв Пирс, обычно соблюдающий вооруженный нейтралитет с любой властью, пошел ради интересов Дамблдора.

Незадолго до своей смерти Альбус Дамблдор тайно посетил его и попросил заняться скупкой моих работ, которые я буду писать по заказу его брата. Аберфорт не имел выходов на этот рынок, а у меня должен был появиться убедительный мотив и стимул для регулярных визитов в "Кабанью голову". На логичный вопрос Пирса, зачем все это надо, Дамблдор, как водится, не ответил ничего конкретного. Теперь же Клайв Пирс просил, вежливо, но настоятельно, чтобы Аберфорт написал об этом в заявлении на имя следователя Министерства (а не Азкабана), занимавшегося делами Пожирателей, поскольку буквально на днях выяснилось, что меня тайно держат в тюрьме, а информация, которой Аберфорт располагает, поможет меня оттуда вытащить.

В то же самое время независимо от Пирса о моем местонахождении узнали преподаватели Хогвартса. Когда Аберфорт, без особого рвения согласившийся встретиться со следователем, в назначенный день явился в Министерство, то увидел там Асвинн, Флитвика и Луну Лавгуд с отцом. Учтя их показания, а также, насколько понял Аберфорт, показания самого Поттера, Министерство отправило запрос, о котором говорил Грей, и Азкабан неохотно признал факт моего пребывания в их стенах. После разговора Поттера с министром Бруствером Совету Визенгамота по делам Азкабана ничего не оставалось делать, как удовлетворить личную просьбу героя войны, и приказ о моем освобождении был подписан.

Однако Аберфорт не представлял, каким образом обо мне стало известно преподавателям. Если Пирс мог добыть информацию благодаря своим обширным связям, у профессоров подобных каналов не было. Я рассказал ему ту же версию, что и Грею — просто они догадались, что им врут, — но судя по скептическому выражению лица бармена, он мне не поверил, хотя настаивать на ответе не стал.

После этого рассказа мы долго молчали, допивая пиво. Я опасался, что Аберфорт коснется тем, которые мне не хотелось обсуждать — его брат, Снейп, — но подумав, понял, что с точки зрения окружающих вся эта ситуация выглядит, мягко говоря, иначе. Вряд ли кто-то был в курсе, что Снейп ничего не знал о палочке Смерти, и уж точно никому не приходила в голову мысль, что Дамблдор мог о ней умолчать, поэтому для подавляющего большинства его согласие убить Дамблдора ради нейтрализации палочки выглядело полетом японского камикадзе на вражеский крейсер: Снейп понимал, на что идет; можно сказать, жертвовал собой во имя высокой цели. Тем более ни Аберфорт, ни профессора не могли вообразить себе все те идеи, что были у Дамблдора на мой счет.

Прикончив бутылку, я решил, что пора уходить, но прощаясь, не стал уточнять времени своего следующего визита, плохо представляя, что меня ожидает по возвращении в школу. Выйдя из "Кабаньей головы", я пешком отправился в Хогвартс, чтобы окончательно переключиться с азкабанских проблем на текущие. Сейчас, в относительно спокойной и безопасной обстановке, все случившееся выглядело почти нереальным, однако вполне реальным было то, что на месте директора сидела теперь Макгонагалл, едва не взявшая меня в плен.

Хотя после неудачи с нейтрализацией палочки Дамблдор захотел обезопасить ее от меня (или, возможно, меня от нее), я не мог сказать, что месяц в тюрьме явился пустой тратой времени. Если бы не молчание портрета — что ему стоило, к примеру, рассказать о нашем походе за кольцом-крестражем? — я бы в ближайшее время вряд ли встретился с духом лиса, а одно это делало пребывание в Азкабане невероятно ценным опытом. Но то же молчание, многомесячное, терпеливое выжидание, как все обернется, казалось мне предательством, и оно в моих глазах не оправдывалось никакими высшими целями.

Глупо было негодовать на мертвеца, однако я ничего не мог, да и не хотел с этим делать. Слишком просто понять, простить, даже забыть. Это бы означало мир и покой, но что мне делать с миром и покоем?

Впрочем, в нынешней ситуации и то, и другое выглядело не более чем приятным заблуждением. Надежда на стабильность, счастье и процветание без всяких темных колдунов, стремящихся навязать всем свои порядки, была иллюзорна, учитывая, сколько людей слышали о палочке Смерти и знают теперь ее нового хозяина. Наивно полагать, что со смертью Волдеморта плохие парни кончились, а Поттер не казался достаточно сильным магом, чтобы суметь сохранить такой привлекательный артефакт. "Ничего хорошего из этого не выйдет", думал я, идя по лесной дороге, и эта идея нравилась мне гораздо больше, чем мысль о вечном счастье, готовом вот-вот обрушиться на общество волшебников.

Наконец, впереди показался замок, высокая железная ограда и ворота, запертые на цепь. Я остановился перед створками и обхватил руками решетку. Справа виднелась берлога Хагрида и сам лесничий, мывший огромную бочку, в которой он обычно месил корм для лесных подопечных, а чуть левее, на берегу озера, стояла белая гробница Дамблдора.

— Я вернулся, — сообщил я гробнице. — Трудно было предвидеть этот ритуал, правда? Ведь при тебе Асвинн учила только тексты переводить. Не сомневаюсь, со следующего года практика рун опять будет под запретом: Макгонагалл — твой верный последователь. Нечего изучать Темные искусства, вдруг там окажется что-нибудь полезное?

Словно услышав мои слова, Хагрид обернулся. Оставив в покое бочку, он неторопливо зашагал к воротам посмотреть, кого это с утра принесло в школу. Я достал палочку и прикоснулся к цепям. Прежде ворота с готовностью подчинялись старшему префекту; откликнулись они и сейчас. Цепи поползли в стороны, и створки начали бесшумно раскрываться. Хагрид на секунду замер, а потом узнал меня, широко улыбнулся и ускорил шаг. Я закрыл за собой ворота, и хотя единственное, чего мне сейчас хотелось, это вымыться и привести себя в порядок, остановился поздороваться с лесничим, надеясь, впрочем, что его приветствие не будет слишком долгим.

Глава 71

Через три дня после моего возвращения начались экзамены, готовиться к которым я не стал, проигнорировав даже историю. На меня накатило странное состояние, в котором сочеталась депрессия и приятная расслабленность. Несмотря на попытки оптимистично оценивать свой тюремный опыт, Азкабан оставил во мне больше отрицательных, чем положительных следов. Теперь я чувствовал, насколько изматывающим было само пребывание там, с трудом восстанавливая нормальный режим сна и бодрствования. Выяснилось, что промежутки между сном составляли почти двадцать часов, и всю первую неделю время, в которое я хотел спать, практически никогда не приходилось на ночь.

Мое появление не вызвало заметной реакции, чему я был только рад, не желая ни с кем общаться, однако мой статус, о котором рассказывала Полина и который одно время был достаточно высок, вернулся на свое прежнее место. При первой же встрече в Большом зале Балстроуд одарила меня таким злобным взглядом, что я даже удивился степени ее разочарования. Наверное, теперь она считала меня кем-то вроде магглофила — а с ее точки зрения трудно было представить более презренное существо, — но мне было все равно. Я не вспоминал о ней в тюрьме и не собирался тратить энергию на разгадывание мотивов ее поведения сейчас. Дни между экзаменами я просиживал в библиотеке, беря у мадам Пинс не учебные пособия, а журналы или энциклопедии, и не столько читая, сколько блуждая в собственных мыслях, воспоминаниях и неохотно думая о том, что же мне делать дальше…