оба забрали их скот и лошадей, — когда Порецкий поспешно увел его.
Это был не единичный случай, как сообщал Барринджер из Екатеринослава в августе 1922 года: «Требование, чтобы американцев попросили управлять ими, с каждым днем становится все более частым разговором крестьян. У меня было много забавных и неловких моментов в моих путешествиях по району, и я столкнулся с этими требованиями Мужика, который всю прошлую зиму был набит разговорами и ничем другим».
Другие благотворители были более восприимчивы к такой покорности. Одним из них, должно быть, был Гарри Харрис, которого журнал АРА alumni review назвал «Царем Одессы», хотя формально он был всего лишь районным надзирателем. Также среди менее заторможенных был Джеймс Робинсон, единственный американец в Нижнем Новгороде. В его обязанности входило следить за перевалочным пунктом, где железнодорожная ветка из Москвы упиралась в реку Волгу, но это вряд ли объясняет его положение в местном сообществе. Рул нанес визит в «Нижний» и счел, что Робинсон более чем соответствует своему назначению. Он «совсем немного выучил русский» без учебы и, кажется, знает, как ладить с русскими. Он идет по улице, отдавая честь, как будто проводит смотр своим собственным войскам, и начальник полиции был им настолько покорен, что зашел к нам домой, пока я был там, с паспортом, который он оформил для переводчика Робинсона — бывшего белого офицера — и который позволил бы ему путешествовать по России без вероятности быть застреленным, которая была у него ранее, если он рискнет выйти за пределы правительства Нижнего.
В штаб-квартире округа должность исполнительного помощника пользовалась значительным авторитетом и была высшей, когда руководитель находился в командировке или лежал без сознания из-за тифа. Третьим в цепочке шел окружной офицер снабжения, и, как свидетельствовал Келли из личного опыта, «в пределах своих владений его власть была абсолютной. Поезда и пароходы двигались и останавливались по его приказу. Супервайзер и Исполнительный директор были выше его по рангу, но у него не было причин жаловаться на отсутствие ответственности. Как и десять американских ассистентов, если бы они были доступны». Переписка Келли перемежается выражениями удивления по поводу его высокого статуса в России. Когда он впервые приезжает, он отмечает, что в округе проживает три миллиона человек и что «Мы, четверо американцев, являемся единственным контактом, который у них есть с остальным миром... Конечно, ни один великий князь при царе никогда не занимал того положения, которое мы занимаем здесь. Малейшее наше слово — закон дома и в офисе. Правительство полностью приручено».
Келли был не из тех, кто выставляет напоказ свою власть, но время от времени он позволял себе вспышки безобидной эпистолярной развязности, как, например, когда он планировал посетить Стерлитамак: «Эти башкиры очень дружелюбны к нам, и когда я еду в их столицу, я ожидаю, что мне отдадут страну. Возможно, мы пойдем на компромисс с несколькими из их причудливых полотенец для рук, пестрых и со странным рисунком». Остановившись в городе Пермь для рассмотрения апелляции председателя местного комитета по возмещению ущерба, Келли находится в купе железнодорожного вагона, ожидая прибытия просителя, который опаздывает: «В моих силах прокормить несколько тысяч его детей, но если джентльмен не появится в ближайшее время, он застанет меня в мрачном расположении духа».
Всего несколько недель спустя, после отъезда из России, он сидит в штаб-квартире АРА на Бродвее, 42, составляя отчет о повседневной деятельности в Уфимском районе и взвешивая плюсы и минусы работы по оказанию помощи в России.
Понравилась ли работа американцам? Конечно, как только они приступают к работе, мало кто, кажется, хочет остановиться, но я сомневаюсь, что многим это доставляет удовольствие. Власть и престиж, которые сопутствуют любой работе в округе, очень стимулируют молодых мужчин. Такой простор действий при обычном ходе событий предоставляется немногим, пока они не достигнут среднего возраста. Это компенсирует неудобства жизни и путешествий, опасность заражения и почти полное отсутствие отдыха. Но человек долго колеблется, прежде чем назвать приятной работу, которая приводит к контакту только с несчастными людьми.... Я бы никогда не назвал эту работу «приятной» или даже «интересной», но это был огромный опыт, о котором никто из тех, кто прошел через это без повреждений, никогда не пожалеет. И все же, я полагаю, очень немногие захотели бы пройти через это снова.
Примерно в это же время, 20 августа 1922 года, Барринджер размышлял над этими же вопросами на своем посту в Екатеринославе, где преданность ему жителей была выражена одним из них в нескольких простых словах: «Вы для нас бог». Этого было достаточно, чтобы у человека закружилась голова, как писал Барринджер своему отцу:
Я понимаю, что значит вкусить власти. Сегодня наши имена известны по всей губернии, и люди знают, что единственной надеждой пережить эту зиму для них будут «американцы», так что вы можете себе представить, в какое уважение нас ставит наша позиция. «Король еды» даже в России испортит [чертовски] хорошего человека на всю жизнь, за исключением того, что работа настолько занимает вас, что вы полностью теряете из виду личную сторону этого.
Флеминг примерил эту обувь и обнаружил, что ей очень нравится ее посадка. Первоначально он базировался в Москве, где его полномочия ограничивались наблюдением за небольшим русским персоналом исторического отдела и демонстрацией беззаботного, покоряющего вида американского работника гуманитарной помощи на улицах Москвы. В сентябре 1922 года его горизонты расширились, когда он стал «районным парнем» в Самаре. Готовясь к своей первой инспекционной поездке во внутренние районы, он делает паузу, чтобы обдумать момент:
Как мне сообщили, мои командировочные распоряжения и официальные обязанности давали карт-бланш на все сферы провинциальной жизни в России, без страха перед правительством или благосклонности старой буржуазии. У меня был открытый вход во все двери и во все классы. В тот же день я мог пригрозить председателю уездного исполкома, самому крупному человеку в округе, закрытием всех кухонь в его округе, если он не наведет порядок; Затем я мог поговорить с бывшим зажиточным торговцем, ныне объявленным правительством вне закона и подвергнутым остракизму, и закончить день посещением крестьянской свадьбы, где гостям разливали самый крепкий напиток, когда-либо приготовленный.
Я был самым богатым человеком в двух округах, а также единственным человеком в двух округах, который мог позволить себе посмеяться над названием Политического департамента правительства. Мне выпала честь разговаривать на равных с главами провинциальных департаментов, открывать или закрывать кухни, кормящие тысячи детей, и устраивать беседы с глазу на глаз с чиновниками из маленьких городков за халатность при исполнении своих обязанностей. Это были одни из тех способностей, которые я обнаружил в своих руках, когда отправился в свою первую поездку в Суйзрань и Городище.
Шесть месяцев спустя его аппетит ничуть не уменьшился: «моя нынешняя карьера в поездках по