за пределы срока годности самой жидкости. Банки продавались повсюду, и, чтобы привлечь внимание покупателей, предприимчивые владельцы магазинов выставляли их на витрины, обычно сложенными в пирамиду, часто уже без содержимого. Такая практика применялась не только в продовольственных магазинах. Осенью 1922 года американец из Екатеринослава сообщил, что «В каждой витрине выставлены банки с американским молоком. Продается в ювелирных магазинах и слесарных мастерских. Он продается на открытом рынке, и цена очень низкая».
К тому времени, когда Флеминг совершил свою инспекционную поездку по Волге той осенью, молочных бидонов не было в наличии. В Самаре он присутствовал на свадьбе, где из них пили пунш, и обнаружил, что этикетки служили русским «превосходной писчей бумагой». В поезде из Самары в Оренбург он рассказывал своим попутчикам хвастливые истории о жизни в Америке, хвастался «пробками» в Нью-Йорке и тем, «как поезда метро на 42-й улице едут с разницей в полторы минуты при движении от пяти вагонов до поезда» — наблюдение, почти наверняка навеянное более продуманным темпом его нынешнего средства передвижения. Во что бы ни верили его слушатели, они уже увидели одну вещь, которая им понравилась: «Они откровенно хвалили американское сгущенное молоко, с которым, очевидно, знакомы все в этих краях, и помогли йомену опорожнить пару моих банок».
Каким бы долгим ни был срок службы банок и этикеток и какой бы стойкой ни была память о молоке АРА, подлинный продукт должен был закончиться с окончанием миссии. Даже американская корова не могла обеспечивать вечный рацион. Большинство заведений закрылось еще до того, как американцы покинули страну, и по мере сворачивания операций, так же как прекращали продавать какао, белые булочки и кашу. Потерю ощутили в основном дети. Один из них, мальчик из Киева по имени Ваня Серечин, написал несколько стихотворений на обороте фотографии детского дома. В нем рассказывается о том, как скучно стало есть дома без того, чтобы «Ара» его не кормил: каша была не та на вкус, рис заменили пшенной крупой, суп с лапшой больше не подавали с молоком, и, что самое удручающее, какао полностью исчезло. Его заключительный плач идет как от сердца, так и от желудка:
А какао, а какао!
Где ты, милое мое?
Ты совсем, совсем ушло!
О, какао; о, какао!
Куда ты пропала, моя дорогая?
Ты полностью, бесследно исчез!
Для многих американцев в российской миссии, которые совсем недавно служили в странах Центральной Европы в составе АРА или на Кавказе в составе Ближневосточного подразделения помощи под командованием полковника Хаскелла, это был не первый опыт быть объектом обожающего внимания. В книге Гарольда Фишера «История миссии АРА в Польше» содержится предложение, которое можно адаптировать к любой из этих других операций: «Слова Missia Amerikansky (Американская миссия) были паролем где угодно — на фронте, через любой строй охраны или даже мимо часовых во дворце главы польского государства». Представитель службы помощи, находящийся в Вене, заметил о Гарднере Ричардсоне из АРА: «Я не сомневаюсь, что, если бы он был доступен для избрания на пост президента Австрии, он набрал бы огромное количество голосов». Хаскелл говорит, что армяне, которых он пришел спасти от голода, встретили его как «мессию».
Через несколько лет после российской миссии, последней для АРА, в то время, когда эти американские бывшие кумиры все еще пытались смириться с жизнью простых смертных в Соединенных Штатах, Эллингстон вспоминал об их старых добрых днях 1919-1922 годов, когда «они внезапно обнаружили, что являются единственным жизненно важным фактором в жизни континента. Они оказались ключевой фигурой, которая удерживала на месте движущее колесо экономики многих государств. Старики и мастера подчинялись им, правительства поднимались и стояли при их поддержке, поезда двигались для них, они нарушали законы и игнорировали революции, и, прежде всего, целые нации детей благодарили и благословляли их».
Российское подразделение, безусловно, было самым крупным из всех миссий, и американский персонал по необходимости включал большое количество новобранцев, не имевших опыта работы по оказанию помощи и, следовательно, предыдущего опыта обращения с ними как с богами. Чаще всего мужчины такого происхождения оказывались неспособными справиться с внезапным обретением власти. Тем не менее, даже ветераны АРА обнаружили, что когда дело доходило до роли спасителя, ничто не могло сравниться с русским шоу. Он был непревзойденным по размерам — включая географическое распространение, количество бенефициаров, общий тоннаж и так далее — и обстановке с экстремальными климатическими условиями, этническим разнообразием и экзотикой. Кроме того, в нем был показан превосходный злодей большевистского режима. Короче говоря, это было именно то приключение, о котором ветераны АРА мечтали до лета 1921 года.
Россия была запретной страной, предметом бесконечных спекуляций во внешнем мире со времен революции 1917 года; затем, совершенно неожиданно, этим молодым американцам разрешили не просто заглянуть внутрь, но и насладиться тем, что Флеминг назвал «привилегией иметь возможность общаться со всеми классами провинциального общества и всех политических убеждений до того, как чувства революции еще не остыли». Эллингстон назвал это возможностью «понаблюдать за великой русской революцией из ложи императора» — фактически буквально так было неоднократно в театрах Петрограда и Москвы, где их развлекали в манере великих князей древности.
Другие обстоятельства заставили американцев почувствовать себя членами королевской семьи. Они руководили русским персоналом, высшие должности которого занимали представители лучшего общества старого режима, среди которых было много графов и графинюшек, даже графиня Толстая, служившая экономкой в одном из московских домов персонала. Пишкин, когда-то шеф-повар царя Николая, теперь варил рис с фасолью и готовил какао на кухне АРА kitchen в бывшем императорском летнем дворце в Царском селе. Некоторые из великих и некогда великих артистов России давали частные выступления для американцев и стремились познакомиться с ними — и не всегда с главной целью насытиться.
Бойцы АРА стояли выше советских законов и могли жить, как могли очень немногие русские, не опасаясь ЧК. Пока угрожал голод, они могли требовать от правительственных чиновников лучшие склады и другие объекты. Если кто-то пытался встать на пути, простой потери самообладания или притворства, что делает это, часто было достаточно, чтобы устранить препятствие, в результате чего не один недовольный советский чиновник презрительно отзывался об АРА как о «государстве в государстве». Эллингстон назвал это «самым важным фактором в России 1922 года», и довольно много россиян согласились бы.
Чиновники низшего звена — перевозчики, почтовые и железнодорожные служащие и тому подобное — обычно благоговели перед «нашими друзьями из Америки» и были готовы предложить «все, что пожелают американцы». Название АРА может быть удивительно эффективной визитной карточкой, как убедился Хорсли Гантт на собственном опыте в Петрограде: «Лично мне разрешили осмотреть практически все места, которые я пожелал,