Читать интересную книгу Черно-белое кино (сборник) - Юрий Левитанский

«Вдали полыхнула зарница…»

Вдали полыхнула зарница.Качнулась за окнами мгла.Менялась погода – сменитьсяпогода никак не могла.И все-таки что-то менялось.Чем дальше, тем резче и злейменялась погода, менялосьстроенье ночных тополей.И листьев бездомные тени,в квартиру проникнув извне,в каком-то безумном смятеньекачались на белой стене.На этом случайном квадрате,мятежной влекомы трубой,сходились несметные ратина братоубийственный бой.На этой квадратной арене,где ветер безумья сквозил,извечное длилось бореньеиздревле враждующих сил.Там бились, казнили, свергали,и в яростном вихре погонькороткие сабли сверкалии вспыхивал белый огонь.Там, памятью лета томима,томима всей памятью лет,последняя шла пантомима,последний в сезоне балет.И в самом финале балета,его безымянный солист,участник прошедшего лета,последний солировал лист.Последний бездомный скиталецшел по полю, ветром гоним,и с саблями бешеный танецбежал, задыхаясь, за ним.Скрипели деревья неслышно.Качалась за окнами мгла.И музыки не было слышно,но музыка все же была.И некто с рукою, воздетойк невидимым нам небесам,был автором музыки этой,и он дирижировал сам.И тень его палочки жесткой,с мелодией той в унисон,по воле руки дирижерскойсобой завершала сезон…А дальше из сумерек дома,из комнатной тьмы выплывалрисунок лица молодого,лица молодого овал.А дальше, виднеясь нечеткосквозь комнаты морок и дым,темнела короткая челканад спящим лицом молодым.Темнела, как венчик терновый,плыла, словно лист по волнам.Но это был замысел новый,покуда неведомый нам.

«Замирая, следил, как огонь подступает к дровам…»

Замирая, следил, как огонь подступает к дровам.Подбирал тебя так, как мотив подбирают к словам.Было жарко поленьям, и пламя гудело в печи.Было жарко рукам и коленям сплетаться в ночи…Ветка вереска, черная трубочка, синий дымок.Было жаркое пламя, хотел удержать, да не мог.Ах, мотивчик, шарманка, воробышек, желтый скворецупорхнул за окошко, и песенке нашей конец.Доиграла шарманка, в печи догорели дрова.Как трава на пожаре, остались от песни слова.Ни огня, ни пожара, молчит колокольная медь.А словам еще больно, словам еще хочется петь.Но у Рижского взморья все тише стучат поезда.В заметенном окне полуночная стынет звезда.Возле Рижского взморья, у кромки его берегов,опускается занавес белых январских снегов.Опускается занавес белый над сценой пустой.И уходят волхвы за неверной своею звездой.Остывает залив, засыпает в заливе вода.И стоят холода, и стоят над землей холода.

«Как зарок от суесловья, как залог…»

Как зарок от суесловья, как залоги попытка мою душу уберечь,в эту книгу входит море – его слог,его говор, его горечь, его речь.Не спросившись, разрешенья не спросив,вместе с солнцем, вместе в ветром на паях,море входит в эту книгу, как курсив,как случайные пометки на полях.Как пометки – эти дюны, эта даль,сонных сосен уходящий полукруг…Море входит в эту книгу, как деталь,всю картину изменяющая вдруг.Всю картину своим гулом окатив,незаметно проступая между строк,море входит в эту книгу, как мотивбесконечности и судеб и дорог.Бесконечны эти дюны, этот бор,эти волны, эта темная вода…Где мы виделись когда-то? Невермор.Где мы встретимся с тобою? Никогда.Это значит, что бессрочен этот срок.Это время не беречься, а беречь.Это северное море между строк,его говор, его горечь, его речь.Это север, это северные льды,сосен северных негромкий разговор.Голос камня, голос ветра и воды,голос птицы из породы Невермор.

Годы

Годы двадцатые и тридцатые,словно кольца пружины сжатые,словно годичные кольца,тихо теперь покоятсягде-то во мне,в глубине.Строгие годы сороковые,годы,воистинуроковые,сороковые,мной не забытые,словно гвозди, в меня забитые,тихо сегодня живут во мне,в глубине.Пятидесятые,шестидесятые,словно высоты, недавно взятые,еще остывшие не вполне,тихо сегодня живут во мне,в глубине.Семидесятые годы идущие,годы прошедшие,годы грядущиебольше покуда еще вовне,но есть уже и во мне.Дальше – словно в тумане судно,восьмидесятые —даль в снегу,и девяностые —хоть и смутно,а все же представить еще могу,Но годы двухтысячныеи дате —не различимые мною дали —произношу,как названья планет,где никого пока еще нети где со временем кто-то будет,хотя меня уже там не будет.Их мой век уже не захватывает —произношу их едва дыша —год две тысячи —сердце падаети замирает моя душа.

Белая баллада

Снегом времени нас заносит – все больше белеем.Многих и вовсе в этом снегу погребли.Один за другим приближаемся к своим юбилеям,белые, словно парусные корабли.И не трубы, не марши, не речи, не почести пышные.И не флаги расцвечиванья, не фейерверки вслед.Пятидесяти орудий залпы неслышные.Пятидесяти невидимых молний свет.И три, навсегда растянувшиеся, минуты молчанья.И вечным прощеньем пахнущая трава.…Море Терпенья. Берег Забвенья. Бухта Отчаянья.Последней Надежды туманные острова.И снова подводные рифы и скалы опасные.И снова к глазам подступает белая мгла.Ну что ж, наше дело такое – плывите, парусные!Может, еще и вправду земля кругла.И снова нас треплет качка осатанелая.И оста и веста попеременна прыть.… В белом снегу,как в белом тумане,флотилия белая.Неведомо, сколько кому остается плыть.Белые хлопья вьются над нами, чайки летают.След за кормою – тоненькая полоса.В белом снегу,как в белом тумане,медленно таютпопутного ветра не ждущие паруса.

«Окрестности, пригород – как этот город зовется?…»

Б. Слуцкому

Окрестности, пригород – как этот город зовется?И дальше уедем, и пыль за спиною завьется.И что-то нас гонит все дальше, как страх или голод, —окрестности, пригород, город – как звать этот городЧего мы тут ищем? У нас опускаются руки.Нельзя возвращаться, нельзя возвращаться на круги.Зачем нам тот город, встающий за клубами пыли, —тот город, те годы, в которых мы молоды были?Над этой дорогой трубили походные трубы.К небритым щекам прикасались горячие губы.Те губы остыли, те трубы давно оттрубили.Зачем нам те годы, в которых мы молоды были?Но снова душа захолонет и сердце забьется —вон купол и звонница – как эта площадь зовется?Вон церковь, и площадь, и улочка – это не та ли?Не эти ли клены над нами тогда облетали?Но сад затерялся среди колоколен и башен.Но дом перестроен, но старый фасад перекрашен.Но тех уже нет, а иных мы и сами забыли,лишь память клубится над ними, как облачко пыли.Зачем же мы рвемся сюда, как паломники в Мекку?Зачем мы пытаемся дважды войти в эту реку?Мы с прошлым простились, и незачем дважды прощаться.Нельзя возвращаться на круги, нельзя возвращаться.Но что-то нас гонит все дальше, как страх или голод, —окрестности, пригород, город – как звать этот город?

Молитва о возвращенье

Семимиллионный город не станет меньше,если один человек из него уехал.Но вот один человек из него уехал,и город огромный вымер и опустел.И вот я иду по этой пустой пустыне,куда я иду, зачем я иду, не знаю,который уж день вокруг никого не вижу,и только песок скрипит на моих зубах.Прости, о семимиллионный великий город,о семь миллионов добрых моих сограждан,но я не могу без этого человека,и мне никого не надо, кроме него.Любимая, мой ребенок, моя невеста,мой праздник, мое мученье, мой грешный ангел,молю тебя, как о милости, – возвращайся.Я больше ни дня не вынесу без тебя!(О господи, сделай так, чтоб она вернулась,о господи, сделай так, чтоб она вернулась,о господи, сделай так, чтоб она вернулась,ну что тебе стоит, господи, сделать так!)И вот я стою один посреди пустыни,стотысячный раз повторяя, как заклинанье,то имя, которое сам я тебе придумал,единственное, известное только мне.Дитя мое, моя мука, мое спасенье,мой вымысел, наважденье, фата-моргана,синичка в бездонном небе моей пустыни,молю тебя, как о милости, – возвратись!(О господи, сделай так, чтоб она вернулась,о господи, сделай так, чтоб она вернулась,о господи, сделай так, чтоб она вернулась,ну что тебе стоит, господи, сделать так!)И вот на песке стою, преклонив колена,стотысячный раз повторяя свою молитву,и чувствую – мой рассудок уже мутитсяи речь моя все невнятнее и темней.Любимая, мой ребенок, моя невеста(но я не могу без этого человека),мой праздник, мое мученье, мой грешный ангел(но мне никого не надо, кроме него),мой вымысел, наважденье, фата-моргана(о господи, сделай так, чтоб она вернулась),синичка в бездонном небе моей пустыни(ну что тебе стоит, господи, сделать так)!

«Что-то случилось, нас все покидают…»