Мама принесла мне обезболивающее, которое я запила целым стаканом воды, Люба помогла мне помыться и переодеться в пижаму, между делом расспрашивая меня о деталях избиения. А потом я уснула крепким долгим сном. Засыпая, старалась меньше шевелиться — при каждом движении гематомы отдавались сильной болью.
Снился мне Леня. Его голос во сне был таким знакомым, родным, что когда проснулась, не сразу поняла, что один из доносящихся до меня голос в коридоре и вправду принадлежал Филатову. Нет, невозможно, чтобы Леня приехал сюда. Откуда он вообще узнал мой адрес? Он ведь был у моего дома лишь однажды, тогда, после концерта…
Мои родители говорили с Леней слишком тихо, и я не сразу смогла разобрать суть разговора. Само собой, речь шла обо мне. Мама обвиняла Леонида в том, что мое избиение — это целиком и полностью его вина. Леня не отрицал, со всем соглашался, и я не узнавала эту его покорность. Раньше Леня шел наперекор, иногда даже самому себе.
Через какое-то время дверь в спальню открылась, и в проеме показалась Любаша:
— Позови его, — попросила я сестру.
Мама, услышавшая из коридора мою просьбу, нехотя отступила, пропуская Леню вперед, но оставив дверь открытой и внимательно следя за каждым движением новоявленного гостя. Любаша покачала головой и все же закрыла дверь перед маминым носом, оставив нас с Леней вдвоем. Наконец мы с моим любимым остались наедине, и можем поговорить.
Выглядел он, мягко говоря, не очень, сложилось ощущение, что он постарел лет на двадцать. Филатов виновато и с жалостью смотрел на меня, нерешительно перетаптываясь возле моей постели. Впечатляющая картина. Таким я его никогда не видела.
— Прости, — прошептал он.
— Как ты узнал?
— Твоя сестра позвонила и все рассказала.
— У тебя же концерты в Питере, — вспомнила я.
— Плевать я сейчас на них хотел! — в сердцах выкрикнул Леня и сел передо мной, взял мои холодные ладони в свои большие теплые руки. — Я так перед тобой виноват, — снова повторил он.
— Перестань, — отмахнулась я. — Ты же не знал, что у тебя есть такие фанатки…
— Знал, — и стыдливо отвел взгляд. — С ними уже разбираются. Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо.
— Здесь больно? — Леня дотронулся до щеки, и я поморщилась от неприятных ощущений. Черт, у меня еще и на лице синяки? Как же я выгляжу сейчас, боюсь представить! И весь этот кошмар видит мой любимый человек. — Прости, — опять то же самое.
Да сколько можно извиняться!
— Помолчи, пожалуйста, — попросила я и попыталась привстать, чтобы поцеловать его.
Леня помог мне присесть, прижал к своей груди, как ребенка. Он медленно гладил меня по спине и продолжал шептать виноватые слова о прощении. Я услышала бешенный стук его сердца, и тут же забылась боль и неудобство при каждом движении — главное, он рядом.
— Не уходи, — попросила я, чувствуя себя в безопасности в его объятиях.
А когда встала, опираясь на Леню, и глянула на себя в зеркало — испугалась собственного отражения. Вид кошмарный. На щеке — кровоподтек, под правым глазом — колоритный фингал, руки и ноги в синяках. Переодеться бы во что-нибудь длинное, а то короткая розовая пижама с котятами красноречиво открывала все мои побои. Пока я с помощью Любы приводила себя в порядок и умывалась, папа позвал Филатова на мужской разговор. Леня попросил меня подождать, и я ждала — за дверью, не соглашаясь ни с единым словом, которые озвучивались на кухне. Они говорили о разнице в возрасте и социальном статусе. Отец напирал на Леню, безапелляционно заявляя о том, что мы с ним не пара, а тот молча слушал. Я была уверена, что как только папа выговорится — Леня доступно объяснит, что напавшие на меня фанатки — не проблема, и расставаться со мной из-за них он не собирается. Но когда папа, наконец, закончил свою пламенную речь, Филатов спокойно ответил:
— Я оставлю вашу дочь в покое и никогда больше не приближусь к ней. Обещаю.
Что…? Так просто…? После всего, что он говорил? После всех его признаний? Сердце противно защемило, и я мигом распахнула чертову дверь и ввалилась на кухню. Филатов как раз поднимался из-за стола.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Нет! — выкрикнула я, схватившись за его рукав и заставляя посмотреть в глаза. Он ведь пошутил…?
Леня молча и безэмоционально отстранил меня от себя на расстояние вытянутой руки и вышел в коридор, накидывая на себя пальто:
— Надя, так будет правильно.
Нет, только не это! Я не смогу жить без Лени! Он ведь обещал…
— К черту «правильно»! Ты не можешь от меня отказаться! Так же говорил, что… Папа! — повернулась я к родителю в поисках поддержки, но так и не нашла ее.
— Говорил, — согласился Леня, отводя взгляд в сторону. — И теперь об этом жалею. Прощай.
И вышел, захлопнув за собой дверь.
Меня папа держал, пока я рвалась за ним, кричала, билась в истерике и просила вернуться. Ощущение было таким, будто у меня грудную клетку вскрыли и сердце из нее вырвали, раскромсали на куски, на лоскутки, и каждый лоскуток, каждая клеточка рыдала вместе со мной. Мне было больно, очень больно, невероятно больно! Боль была на чисто физическом уровне, она сжимала меня, как тугой железный обруч. Хотелось плакать… выть, рыдать, рвать на себе волосы и умолять Леню вернуться. На пару минут или пару мгновений — не важно. Я слишком сильно стала зависима от него. Считается ли это любовью или у меня уже кукушка поехала — не знаю. Да и плевать. Я люблю его!
Наше расставание повторялось на редкость точно, словно в отместку, но в этот раз я была уверена — это конец. И все равно в попытке ухватиться за последнюю спасительную ниточку, позвонила Валику и попросила того о помощи.
Немного помявшись, барабанщик рассказал мне о том, от чего у меня кровь в жилах застыла.
— Ленька к тебе не вернется, Надь.
После этих слов, окончательно подтвердившим все мои страхи, в районе солнечного сплетения стало туго, жарко. Страшно, потому что я без Лени больше не смогу. И не захочу…
— Почему? Все дело в возрасте, да? — я никак не могла успокоиться и всхлипывала после каждого слова.
— Надя, ты с нами уже достаточно долго, и я считаю, что ты имеешь право знать, — я даже через телефонную трубку ощущала напряжение в голосе Шустова. — У Леньки есть сын.
Сын…? Но никто об этом не говорил, иначе бы я точно знала.
— Но как…
— Восемь лет назад, когда мы только заявили о себе как группа, Леня встретил Марину, такую же фанатку, как и ты. Мы его предупреждали, что из их отношений ничего хорошего не выйдет. А через год она Тему родила.
— Я не знала…
— Никто не знает, — вдруг поймал паузу Валентин. — У Артема синдром Дауна в сложной форме.
Короткое признание загрохотало во мне раскатами грома. Кусочки паззла начали складываться в картинки, и очертания на ней теперь более-менее понятны.
Я изучала эту болезнь в колледже, и ее невозможно излечить. Генетическая аномалия, которая отражается во внешности и приводит к тяжелейшим расстройствам психики. А Валик продолжал:
— Через два года Маринка оставила Артема и уехала в Америку, — мужчина тяжело вздохнул, будто извиняясь за то, что ему невольно пришлось стать недобрым вестником. — Там она вроде замуж вышла, они-то с Ленькой расписаться не успели, поэтому ей ничего не мешало махнуть за горизонт.
Валик замолчал, подбирая слова, и принялся утешать, только какой толк в этих утешениях? Я должна быть с Леней, должна поддержать его, доказать, что… Что доказать? Нечего доказывать. Он и сам все знает.
— За последнее время ты первая, кто его заинтересовал. И он, и мы все, чего скрывать, переживали, во что выльется эта заинтересованность. Прости, что дали тебе надежду, но… это конец. Надя, он к тебе не вернется.