После только одного удара не стало половины из нас. Второй удар уносит треть оставшихся. Вскоре у меня мутнеет в голове. Нас осталось тысяч десять, наверно слабо соображающих. Всеведению пришел конец.
Удар обрушивается, и я приваливаюсь без сил к дверце кабины. Я стал просто собой. Только я один. С пустотой в голове.
Я не в силах пошевелиться, а Барон уже обматывает мои запястья и ноги проволокой. Он делает это кое-как — ему хочется уехать, убраться с середины Теснистой улицы, — но этого вполне достаточно, чтобы я превратился в беспомощный куль на полу в ногах пассажирского сиденья. Перед носом у меня наполовину съеденный гамбургер и банка лимонаду. Моя щека ездит по мелким камешкам и кускам грязи.
Я остался один. Остался только я, и то в полуобморочном состоянии. Мысли ворочаются как в засахаренном меде. Я потерпел неудачу. Мы все потерпели неудачу и теперь умрем, как та бедная девушка за сиденьем. В одиночестве.
Мой взгляд перемещается, теперь я вижу кабину из-за головы Барона, с лежака. Я соображаю, что смотрю теперь глазами своего двойника, которого избили и бросили за сиденье на лежак. Этот двойник умирает, но я вижу его глазами, пока он истекает кровью. На какое-то время два наших измерения сливаются в одно.
Его взгляд опускается, и я обнаруживаю нож, охотничий нож с зазубренным лезвием, бурый от крови. В его измерении нож упал под правое сиденье, то сиденье, к которому я прижимаюсь спиной.
Руки связаны у меня за спиной, и я проталкиваю их как можно дальше под сиденье. Но дотянуться не могу из-за своего скрюченного положения. Взгляд моего двойника остановился на ноже, рядом с тем местом, где должны быть мои пальцы. Только у меня нет полной уверенности, что нож существует в том же времени, что и я. Наши измерения снова расслоились. Сделанный выбор удалил меня далеко от тех из нас, кто пьет сейчас кофе с глазированными булочками через дорогу от книжного магазина.
Барон смотрит сверху вниз на меня, ругается. Он пинает меня и заталкивает глубже под сиденье. Что-то кольнуло мой палец.
Я ощупываю осторожно предмет. Это нож.
Требуются какие-то движения, чтобы подтолкнуть нож, и вот он зажат в моей руке, торчит, будто шип на спине стегозавра. Я порезался, чувствую, как рукоять становится скользкой. Я вытираю ладонь о шершавый коврик и снова вкладываю в нее нож.
Я жду, когда Барон начнет делать правый поворот, и тогда я поджимаю колени, перекатываюсь на грудь и делаю рывок — спиной вперед, с острием, направленным в Барона.
В том единственном измерении, в котором я существую, нож вонзается ему в бедро.
Грузовик отскакивает от какого-то препятствия на дороге, меня толкает еще сильнее на Барона. Он вопит, ругается и хватается рукой за бедро.
Он сбивает меня на пол ударом кулака.
Он дает волю своей злобе, но грузовик во что-то врезается на полном ходу, и Барона швыряет на рулевое колесо.
Он так и висит на руле, потеряв сознание, и тут женщина выбирается сзади, наваливается всем телом на рукоять ножа, который вонзился в него, и распарывает ему ногу, перерезая вену или артерию.
Я лежу в крови Барона, пока не появляется полиция. Я снова один, а того из нас, который заметил нож под сиденьем, больше нет.
* * *
Девушка пришла проведать меня, когда я отлеживался на больничной койке. Моя особа привлекала всеобщее внимание, врачи и сестры были чрезвычайно любезны. И не только из-за событий, которые развернулись на улицах их городка, но и потому, что я оказался известным автором таких популярных песен, как «Любовь — это звезда», «Вперед, романтики» и «Мускусная любовь». Стали достоянием гласности все злодейства Барона и его зловещая лаборатория в родном Питсбурге, и это прибавило интереса к моей личности.
Похоже, девушка оправилась от потрясений чуть быстрее меня, теперь ее лицо было лицом, тело и душа пришли в норму. Она сильнее меня, я почувствовал это, увидев ее улыбку. Мои телесные раны заживали — порезы на запястьях и ногах, раздробленная кость в предплечье. Но из-за нарушенного сознания я оставался в тупом, надломленном состоянии.
* * *
Я слушал музыку по радио, песни других композиторов, продолжая гадать, у скольких из нас не оказалось под рукой ножа, сколько из нас не спаслись. Может, только я один, побывав в кабине грузовика, вышел из нее живым. Может, только я один спас женщину.
— Спасибо, — сказала она. — Спасибо за все, что вы сделали.
Я начал рыться в памяти, подыскивая ответные слова, что-нибудь остроумное, вежливое, небрежное… но в памяти присутствовал только я сам.
— Э-э… пожалуйста.
Она улыбнулась и сказала:
— Вас могли убить.
Я отвернулся. Она не могла знать, что меня действительно убили.
— Ладно, извините за беспокойство, — сказала она торопливо.
— Послушайте, — сказал я, удерживая ее. — Извините, я не… — Я хотел извиниться за то, что спас только часть ее. За то, что не прикончил как можно больше Баронов. — Извините, что я не пришел на помощь раньше.
Это прозвучало нелепо, и я почувствовал, что краснею.
Она улыбнулась и сказала:
— Хорошо, что не позже.
Она наклонилась, чтобы поцеловать меня.
Я сбит с толку, чувствуя, как ее губы чуть касаются моей правой щеки и также левой, и также чувствую третий легкий поцелуй на своих губах. Я смотрю на нее с трех точек, это слегка смещенный триптих, и тут мне удается улыбнуться, сразу тремя улыбками. И засмеяться — в три голоса.
Мы спасли ее, по крайней мере, один раз. Этого достаточно. В одном из трех измерений, в которых мы пребываем, женский голос по радио выводит бойкую мелодию. Я начинаю записывать слова той рукой, которая не покалечена, затем откладываю ручку. Хватит этого, решаем мы — все трое. Теперь нужно заняться чем-то другим, решаться на что-то другое.
Уолтер Йон Уильямс
Инвесторы
Уолтер Йон Уильямс родился в Миннесоте, а сейчас живет в Альбукерке, штат Нью-Мексико. Его рассказы часто появляются в «Asimov's Science Fiction», а также в «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», «Wheel of Fortune», «Global Dispatches» и других журналах, кроме того, вышли сборники «Грани» («Facets») и «Франкенштейн и другие иностранные дьяволы» («Frankenstein and Other Foreign Devils»). Он автор романов «Посол прогресса» («Ambassador of Progress»), «Ходы рыцаря» («Knight Moves»), «Оголенный нерв» («Hardwired»), «Бриллианты имперской короны» («The Crown Jewels»), «Зов смерча» («Voice of the Whirlwind»), «Черепичный дом» («House of Shards»), «Дни искупления» («Days of Atonement»), «Аристой» («Aristoi»), «Мегаполис» («Metropolitan»), «Город в огне» («City on Fire»), большого триллера-катастрофы «Трещина» («The Rift») и повести «Судьба» («Destiny's Way») в серии «Стартрек». Последние его работы открывают заявленную им космическую оперу «Падение империи ужаса» («Dread Empire's Fall»): «Праксис» («The Praxis») и «Разделение» («The Sundering»). В 2001 году он получил давно заслуженную премию «Небьюла» за рассказ «Мир папочки» («Daddy's World»). Его рассказы вошли в шестой, девятый, одиннадцатый, двенадцатый, четырнадцатый, семнадцатый и двадцать первый сборники «The Year's Best Science Fiction». Здесь он представляет сложную и захватывающую повесть, герои которой оказываются в смертоносной паутине интриг, заговоров и предательств и вдобавок сталкиваются с проблемой, которой не предусматривали самые коварные и дальновидные заговорщики.
* * *
Машина неслась на юг сквозь теплые сумерки субтропиков. Справа серебристым призраком мелькали излучины Рио-Хондо. Пока лейтенант Северин держался шоссе, наемная машина, лучше его знавшая Ларедо, сама заботилась об управлении, так что Северину оставалось только лениво разглядывать в окно толстые, обвитые лианами стволы деревьев кавелла, ярких тропических птиц да виднеющийся иногда на реке буксир, с глухим рокотом тянувший свой груз к Пунта Пиедра. Над головой, по сторонам блестящего кольца ларедского ускорителя, начали проступать звезды. Серебристая река покраснела, отражая закат.
У поворота машина предостерегающе загудела, и Северин взял на себя управление, свернув с шоссе. Он проехал туннель и оказался на длинной прямой аллее, окаймленной дубами. Их изогнутые ветви протянулись над головой лапами сказочного чудовища. Машина пронеслась мимо нескольких декоративных арок из кованого железа, разукрашенных копьями и гербами. В каждом проеме арки был подвешен фонарь в виде слезы. Фонари чуть освещали дорожку. За аркадой открылся большой дом: три этажа с верандами, выкрашенные в цвет рыжей ржавчины с белыми бордюрами. Дом был залит светом.
На верандах и на лужайках под окнами прогуливались гости. Все в деловых костюмах, и Северин начал надеяться, что не будет слишком выделяться в своем неплохо сидящем мундире. Северин предполагал, что все гости, кроме него, здесь были пэрами, — сословие, которое победившие Шаа поставили над человечеством и прочими побежденными видами. По рождению Северин не принадлежал к этому классу, но был почти принят в него.