В такую ночь можно признаться в самом потаенном. Теона рассказала Леше о том, почему она сбежала из Тбилиси, и даже о своих мечтах про кукольный театр.
— Понимаешь, больше всего на свете мне всегда нравилось рассказывать истории, — призналась Теона, — но не как это делает писатель, или художник, или музыкант, а через кукол. Для меня куклы — это как для тебя… твоя кофейня, понимаешь? Такая вот мечта. Но пока еще не осуществленная и даже не додуманная, что ли…Бывает ведь так, что ты свою мечту пока еще не додумал, не понял?
— В жизни все бывает, — сказал Леша. — Я тоже многое про себя не знал, пока не встретился с Никой, не попал в «Экипаж».
— А ты ее любишь?
— Ты о ком? — встрепенулся Леша.
— Ну сам знаешь о ком.
Леша неловко отставил чашку, при этом плеснув горячим чаем себе на пальцы.
— Ну и вопросы у тебя… — вздохнул он и быстро добавил: — Вот только не надо меня жалеть или, упаси боже, утешать!
Теона пожала плечами:
— Я и не собиралась.
— Все у меня нормально, — словно в пустоту или обращаясь к спящим терьерам, сказал Леша. — Я и с девушками встречаюсь! Обычно недолго правда, но это же ничего, да?
Теона опять пожала плечами — наверное, ничего. Тебе виднее.
Так они и просидели до поздних петухов и ушли с веранды в дом уже глубокой ночью.
Леша примостился в гостиной на диване; терьеры тут же облепили его, как родного.
— Спокойной ночи! — улыбнулась Теона и ушла свою спальню.
Утром она проснулась от какого-то шуршания и посмотрела в сторону открытого на ночь окна. На подоконнике стояла чашка, в воздухе пахло кофе и шоколадом.
Теона подошла, выглянула в окно. Под ним обнаружились два терьера и взъерошенный Белкин.
— Доброе утро!
— Ага, — кивнул Леша, — пей, пока не остыл. Я добавил тебе в моккачино шоколад и карамель.
Теона взяла чашку в руки — на молочной пенке было нарисовано сердечко. Она хотела спросить Белкина, чего это он вдруг впервые нарисовал ей не смешную рожицу, а сердечко, но почему-то промолчала. Она забралась с ногами на подоконник и отпила глоток. Леша стоял под окном и смотрел на нее.
— Будешь завтракать? — спросила Теона.
— Нет, — вздохнул Леша. — Мне пора в город, работать. Сейчас иду на автобус.
Он достал из кармана зеркальце, повертел им и запустил толстого солнечного зайца. Заяц попрыгал по лицу Теоны, по ее кудрявым волосам, примостился на ее плече, как будто он птица, сполз вниз по лямке спустившейся ночной рубашки, чуть обнажившей грудь, и вдруг замер.
— Чего уставился? — вспыхнула Теона и поправила рубашку.
— А я понял, — вдруг невпопад сказал Леша.
— Что ты понял?
— У тебя глаза цвета кофе!
Он смотрел и буквально не мог отвести от нее взгляд.
Теона окончательно смутилась:
— Да отстань ты!
— Они еще и цвет меняют, — заметил Леша, — то темные, как эспрессо, то ореховые, словно капучино.
Теона пожала плечами:
— Вот странный ты, Белкин. Но моккачино у тебя хорош, это да.
Солнце разгоралось, пели птицы, терьеры носились по саду как угорелые.
— Ну пока, — сказал Леша и пошел к калитке.
— Стой! — крикнула Теона.
Белкин замер и повернулся к ней.
— А хорошо было этой ночью, да? — выпалила Теона.
Он улыбнулся, кивнул и теперь уже ушел. Калитка захлопнулась.
Теона допила свой кофе, потянулась навстречу новому дню. Этой ночью ей действительно было хорошо и спокойно. И вдруг среди этой солнечной пасторали большой черной птицей пролетела тревожная мысль.
Она подумала, что все даже слишком хорошо и спокойно. Что так иногда бывает перед большой бурей.
КНИГА 1. ЧАСТЬ 1. ГЛАВА 7
ГЛАВА 7
СТРАННАЯ НАХОДКА
Лето словно проскальзывало мимо нее. За два летних месяца Лина не то что не ездила куда-то за город, она даже ни разу не выбиралась в центр Петербурга.
В ту июньскую, белую ночь, проведенную рядом с умирающим ребенком, она еще не знала, что это только начало большой истории.
Когда после той ночи она пришла на следующее дежурство в больницу, то сказала себе, что не пойдет к мальчику. «Это не твоя забота, у тебя своя война, и ты солдат на этой войне». Повторила себе несколько раз, а потом вдруг, поддавшись порыву, бросилась к той самой палате. «Ладно, я только зайду посмотреть, как он, — решила Лина, — только краем глаза гляну. Удостоверюсь, что все в порядке, и уйду!»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Она зашла, посмотрела на него и поняла, что ничего не в порядке, что впереди у него — целая битва за то, чтобы вернуться к жизни, ему предстоит заново учиться ходить, говорить, да что там — ему нужно заново родиться. И если в этой битве с ним никого не будет рядом, он ее проиграет.
После дежурства она осталась с Лёней. И после следующего тоже. Сначала в отделении все удивлялись ее внезапно проснувшейся заботе о мальчике, а потом привыкли и даже перестали спрашивать, отчего она проводит с этим ребенком так много времени. Словно бы она на самом деле была ему родным человеком. Между тем единственным родным человеком у Лёни был отец.
Когда через несколько дней после аварии отец Лёни пришел в больницу, Лина вышла ему навстречу, чтобы познакомиться. Они стояли в больничном коридоре друг против друга. Лина смотрела на него — невысокий, изможденный человек, стертое лицо, потерянный взгляд, руки дрожат; неопрятная одежда, устойчивый запах спиртного. Мужчина, попавший под поезд трагедии и собственного безволия, — печальное зрелище. И ведь, наверное, неплохой человек, но без хребта или, как говорят, стержня. Такие легко ломаются.
— У вас сын, ради него стоит, понимаете? — не выдержала Лина.
Мужчина долго смотрел на нее, потом усмехнулся:
— Да что вы знаете о трагедии? Когда вся жизнь летит к чертям! Легко говорить…
Лина промолчала — о трагедии она знала многое. Но, в конце концов, каждый делает свой выбор, и этот человек, вероятно, его уже сделал.
Лёнин отец ушел и больше не приходил в больницу.
Надеяться было не на кого, и Лина продолжала держать Лёню за руку. Когда однажды он наконец пришел в сознание и открыл глаза — Лина оказалась первым человеком, кого он увидел, кого он встретил, вернувшись в эту жизнь. В тот день Лина почувствовала ответную реакцию — рука Лёни цепко сжимала ее руку, не желая отпускать. Иногда так бывает — чужие становятся своими. Как странно… Она готовила себя к тому, чтобы отнять чужую жизнь, но вместо этого ей пришлось спасать жизнь ребенка.
Следующие два месяца Лина провела рядом с мальчиком. Лёня учился есть, ходить, разговаривать. Он оказался смышленым и очень терпеливым — не ныл, не жаловался, боль выносил стоически, как маленький мужик. Однажды он спросил ее про отца: «Почему папа не приходит?»
В тот вечер, после работы, Лина пошла к Лёне домой. Грязный подъезд, коммунальная квартира, открыла соседка и сказала, что Лёниного отца можно найти во дворе, где он обычно «проводит досуг». Лина действительно нашла его во дворе, на покосившейся лавочке, в компании собутыльников, встретивших ее появление пьяным гоготом.
— Ваш сын спрашивает про вас! — сказала Лина.
Лёнин отец ответил ей мутным, безразличным взглядом.
— Пошла отсюда! — крикнул ей один из персонажей пьяной компании. — Что прицепилась к человеку?!
Лина вздохнула: ясно. И ушла.
Лёне она сказала, что, такое дело, парень, отец твой уехал в командировку и просил меня пока за тобой присмотреть.
— У него запой, да? — серьезно спросил Лёня. — Ты лучше не ври. Не умеешь.
Лёня быстро восстанавливался — в этом возрасте компенсаторные способности велики. Однажды, когда после одной из наиболее болезненных процедур, он скривился от боли, Лина приобняла его:
— Ничего, Лёня! Скоро у тебя все заживет как на кошке!
— Как на коте, — поправил Лёня, — как на худом и драном коте. У нас такой во дворе живет. У него после драки — ухо оторванное, клок шерсти вырван! Но что ты думаешь? Все зажило, и кот стал как новый, ухо, правда, не отросло, но это ладно. Слушай, а ты теперь будешь, да?