родился мальчик, я назвал бы его Мухаммедом, или Хилялем, или Абдуллой.
– Да ты что! – завизжала Зарифа. – Сулейман убьет тебя! Назвать ребенка таким же именем, именем господина?! С ума спятил! Ты с кем равняешься? Кто тебя воспитал? Кто наукам обучил? Кто женил?
– Послушай, Зарифа! – процедил он сквозь зубы. – Торговец Сулейман, да, воспитал меня, дал образование и женил, но ведь все это в его же личных корыстных интересах, чтобы я, жена моя, мои дети ему потом прислуживали. Что я буду делать, Зарифа, торговца Сулеймана касается в последнюю очередь! По закону мы свободные люди. Очнись, Зарифа! Все перевернулось, мир изменился, а ты все твердишь «господские дети, господские дети». Уже все образование получили и должности, только я, по-твоему, по-прежнему должен служить торговцу Сулейману?! Старик из ума выжил. Открой глаза, Зарифа! Мы свободны! Сегодня каждый сам себе господин, но не другому. Я свободен ехать куда захочу. И детей назову, его не спрошу. Если ты хочешь оставаться подле него, твое дело, оставайся…
Зарифа замахнулась, чтобы дать Сангяру пощечину, как бывало в детстве, когда он бедокурил, а остепенился он совсем недавно, – но он отпихнул ее. Она свалилась у стены, не в силах сдержать рыдания. На ее вопли подошла проходившая мимо Фатима. Увидев ее, Зарифа, будто у нее кто-то умер, обхватила Фатиму руками за плечи, приложила свой лоб к ее голове и затряслась, причитая:
– Пропал мой мальчик, Фатима! Оставил меня! Заговорил, как его отец, слово в слово, весь этот бред. И так же уедет, как тот. Свобода! Свобода! Сначала отец его извел меня этим словом. Не успела я оправиться, как Хабиб сбежал, теперь сын приходит с этими же словами «Свобода! Рабов больше нет!». А мне что надо? Просто чтоб сын был рядом. Ему эта змея нашептала бросить меня и уехать. Хочет добить меня. А куда ему ехать? Что он будет там делать? Кто кормить его будет, кто позаботится? Пропал сыночек мой, Фатима, нет больше его.
Фатима слушала Зарифу, заливаясь слезами.
Справедливости ради, идея уехать пришла в голову не Шанне, жене Сангяра, но она сразу же согласилась. За год до этого, когда незадолго до смерти отца Шанны Зарифа сказала ей, что придет ее сватать за Сангяра, она чуть рассудка не лишилась на радостях. Шанна только и мечтала о том, чтобы выскочить замуж и покинуть развалюху, в которой жила. У Сангяра, по правде говоря, ничего за душой не было. Но Шанна была осведомлена о его планах рано или поздно податься куда-нибудь из аль-Авафи. Ей уже опротивела эта деревня со всеми ее жителями, скотом, горами и наделами. Она распаляла в Сангяре желание начать новую безбедную жизнь где-нибудь далеко отсюда. Она устала от бедности, от всего, что за ней тянулось: грязь, неприглядный быт, унижения. Она устала от того, что вынуждена была два раза в день носить на голове кувшин с водой, от гари плиты, от пыли веника. Но больше, чем аль-Авафи, его жители и скотина, ей опостылела собственная мать.
С самого раннего детства она помнила мать согнувшейся, с воспаленными глазами без ресниц, с сухой до трещин кожей. Когда Шанна подросла, кто-то сказал при ней, что у матери спина сгорблена от того, что она переусердствовала, подметая двор и собирая дрова. Шанна, как могла, стала избегать ее, скрывая от людей свое пренебрежение. Что касается матери, то, помимо прочих несчастий, на нее после смерти мужа свалилось еще и безумие. «Да, она сошла с ума», – повторяла за соседями Шанна. Она никак не могла понять, почему отец женился именно на этой женщине, которая все время мела двор или таскала дрова. Она удивлялась, как они проводили вместе вечера, о чем разговаривали друг с другом и чему вместе радовались. Отец был статным мужчиной. Говорили, что он запросто поднимал два мешка риса или две корзины фиников. Этот дом из глины он построил своими руками. Он мог жениться еще раз, но оставался верен всю жизнь этой странной женщине. Порой Шанна задумывалась: если бы он взял вторую жену, у нее народились бы братья и сестры, которыми она занималась бы и не обращала бы внимания на недостатки матери. Но, как говорит Зарифа, ставшая ей свекровью, беда не приходит одна. В любом случае Сангяр скоро соберется уехать отсюда, так же как его отец. И Шанна избавится наконец от этого бремени, от этого раздающегося звоном в голове их общего позора: «Я здесь… Я Масуда».
Абдулла
Мухаммед отвел взгляд от крутящегося на потолке вентилятора и тут же занялся другой игрой – открыванием и закрыванием двери. Он мог проделывать эти однообразные движения по несколько часов на дню. Напрасно было пытаться его отвлечь или заставить произнести тот недлинный список слов, лишенный всякой логики, которые он знал.
После моего ухода из дома Мухаммед ни на шаг не отпускал от себя мать и сидел, дергая туда-сюда дверь. Она молча за ним наблюдала. Уставший после работы и утомленный встречами с друзьями, я возвращался домой, чтобы застать их за одним и тем же занятием: она сидит и слушает, как он, будто попугай, выкрикивает одни и те же слова. В конце концов его берет зевота, и он засыпает, она ложится с ним и спит, пока не проснется он. Однажды, вернувшись, я увидел, что он сидит один, а Мийя принимает душ. Монотонный стук двери чуть не свел меня с ума. Меня тянуло впечатать его головой в дверь или расшибить ему лоб кулаком. Я пожелал, чтобы он открыл не дверь, а окно и вылетел наружу. Да! Да! Я желал, чтобы он, как воробей, вылетел отсюда и этот размеренный стук наконец оборвался.
Салима
Аззан сообщил Салиме, что дал согласие Халеду, сыну Иссы, отдать за него Асмаа. А также просил принять извинения, что брака с Холей не будет, потому что девушка просватана за двоюродного брата. Салима подняла на него полные укора глаза:
– Какого такого двоюродного брата? Нассера, о котором мы уже четыре года как слыхом не слыхивали? Который уже целую вечность ни нами не интересовался, ни о ней не спрашивал? С каких пор она просватана? О чем ты? И где этот брат? В Канаде сгинул, а мы нашу дочь для него придерживаем?
Аззан отвернулся.
– Я дал людям ответ, и на этом кончено. Если надо готовить Асмаа и договариваться через женщин о калыме, приступай! Но с Холей – всё, решено.
Он набросил на плечи шерстяной шарф и вышел, как делал уже каждый вечер.
Салима тихонько пробралась в среднюю комнату.