— Знаешь, это даже забавно, — прошептал гость. Его облик изменился. Это Анна поняла по резкой смене голоса на грубый тембр и горячему дыханию, опалившему ее щеку, — ты с таким остервенением пытаешься услужить Ему, а Он даже не дает тебе возможность поговорить с Ним.
— Почему бы тебе не отправиться надоедать кому-нибудь еще? — прошипела Анна, скидывая тяжелую руку с плеч одним резким движением, — Уж точно есть души гораздо невиннее моей.
Гость развел руки в стороны как бы намекая, что не видит никого здесь. Он издевался. Но кроме всего прочего, Анна прекрасно знала, почему он здесь. И уж точно не хотела говорить об этом с ним.
— Твоя злость так же прекрасна, как и вскормленная моим вниманием гордыня, Анна. Но я не врал тебе и не собираюсь. У тебя то, что принадлежит мне.
— С каких это пор сила ковена светлых принадлежит тебе? — на этот раз засмеялась уже Анна, да так сильно, что по щекам ее побежали слезы, — Да, ковен объединил все силы хранителей, чтобы спасти Жанну, а мама обманула их и переступила черту, но я смогла удержать тьму внутри нее. Так что все, что ты должен был получить после ее смерти — ты получил вместе с ее душой, — зло выплюнула гостю в лицо Анна, наконец осмелившись посмотреть в иссиня-черные глаза.
Гость мягко улыбнулся, что ударило Анну разрядом сильнее, чем его появление. Мурашки сомнений и липкого страха поползли по ее шее прямо за воротник, добираясь до сердца.
— А ты никогда не задумывалась, почему объединив все силы хранителей, Идонея не использовала твою?
Он говорил тихо, но Анна чувствовала, как задрожали ее барабанные перепонки в голове под натиском участившегося пульса. Она не думала. Она знала. Об этом нельзя было не догадываться. Первые слова в жизни, которые она помнила, были молитвой. Книга, что обязательна к чтению каждый день — библия. И ей можно было использовать лишь травы и смотреть, как пользуется силой мать, но никогда нельзя использовать ее самой. Сначала говорили, что она слишком мала. После — что это опасно и грань для светлых — слишком тяжело определима. Но ведь ее мать была единственной ведьмой в семье и никто не учил ее, как определять грань. И все же Идонея дожила до очень взрослого возраста, ошибившись лишь осознанно. Пожертвовав собой. А Анне было нельзя.
И все же Анна упрямо молчала, не произнося и слова.
— Свет и тьма существовали всегда, Анна, — спокойно произнес гость, разглядывая длинные заостренные ногти на своих пальцах, — так ответь мне, как мог существовать этот баланс тысячелетиями, если темные появлялись лишь тогда, когда светлые нарушали грань, м? Разве же это равновесие?
— Тайны нашего рождения не определяют, кто мы, — не выдержав, вскрикнула Анна, — и раз уж на то пошло, пока я не оступилась, все было в порядке. И будет снова, а если нет — то мой отец сделает все, что необходимо, — уверенно произнесла она, скрипнув зубами, — тебе ничего не достанется.
Гость усмехнулся и прищурился, запрокинув голову и позволяя лунному свету касаться его лица.
— Вигмар всего-лишь человек, Анна. Он уже дважды мог предотвратить наш с тобой разговор. Когда должен был исполнить свой долг, но пожалел младенца, и когда увидел расцвет новой ведьмы, но поставил свою привязанность выше всего. Неужели ты думаешь, что он сможет убить свою дочь?
— Не вижу препятствий, — оборвала его Анна, пытаясь подавить дрожь от пронзившей ее ярости, — убить невинного младенца или оступившегося ребенка действительно сложно. Я не сомневаюсь в нем.
— Ну хорошо, — безразлично отметил гость, — только сути это не меняет, Анна. Сила светлого ковена заключена в душе, что принадлежит мне. В твоей, Анна. Ведь ты так не хотела дать добраться до нее мне, что сама же практически дала мне ее в руки, — он усмехнулся, сжав подбородок Анны, что тут же закрыла глаза, — рано или поздно ты умрешь. И даже если ты сама не придешь ко мне сейчас, то после некому будет забрать у тебя эту силу. Светлый ковен безоружен, а ждать, когда родится еще один полоумный темный у тебя не хватит времени. У меня же его полно, дорогая. Так что у тебя есть выбор — прожить полную и интересную жизнь в служении мне или же плеваться кровью от каждого слова, обращенного Ему и сдохнуть, в итоге все равно придя ко мне.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Если светлый может стать темным, то есть и путь назад, — прошептала Анна, хватаясь за маленький крестик у себя на шее, — и я с огромной радостью плюну кровью в твое лицо. Ave Maria…
Горячее прикосновение пальцев исчезло с ее лица, стоило только Анне прошипеть первые слова молитвы. Потеряв опору, она согнулась пополам, заходясь в глубоком кашле. Ее руки увязали в земле, а из глаз сыпались слезы. Язык жгло, а рот был полон металлического вкуса, от которых тошнота подкатывала к горлу. Он победил на тот раз, но у нее все еще было время. Нужно научиться снова. Анна была уверена, что у нее получится. И пусть не ее светлые желания давали ей сил сейчас, а злоба и ненависть, но она точно знала, что важны не мысли, а поступки.
— Анна? — кто-то присел рядом с ней, а Анна отшатнулась, поспешно утирая рот, — У тебя кровь.
Заставив себя сглотнуть все, что было во рту, Анна отрицательно покачала головой, глядя в глаза, наполненные подозрением, напротив нее. Принес же черт.
— Тебе показалось, — прохрипела она, осторожно поднимаясь на ноги, — иди куда шел, Гилберт, и не приближайся ко мне.
Вальпургиева ночь
Франция, Нёшательский феод, деревня Домреми
1 мая 1438 года
Анна с трудом разлепила глаза. От застывших в них слез ресницы склеились, а веки теперь чесались, неприятно пощипывая. Анна осторожно приподнялась на локте, но тут же обратно повалилась на набитую сеном подушку. Кожа на голове зудела то ли от то и дело впивающейся соломы, то ли от вездесущих клопов. Ко всему прочему ужасно болело горло, а мир перед глазами кружился, упорно не желая приобретать какие-то ясные черты. Все, что Анна могла разглядеть — это неяркий свет от тлеющих углей. Где бы она не была, кто-то сделал все возможное, чтобы холод не свел ее с ума. И хоть Анне и было зябко, тяжелое одеяло сохранило тепло.
— Рано ты, — чей-то знакомый осипший ото сна голос раздался вместе со скрипом половиц, — ночь еще совсем.
Анна с трудом раскрыла рот чувствуя, как пересохшие губы тут же потрескались, и поморщилась. Кто бы этот человек ни был — пытать и убивать ее он явно не собирался, иначе бы оставил у ключа. Анна поморщилась, пытаясь восстановить цепь вчерашних событий, но туман в голове мешал ухватиться за какой-то четкий образ. В воспоминаниях всплыло лицо матери и Анна тут же застонала, утыкаясь лицом в подушку. Значит снова приходил он, и снова она не выдержала. Всегда после таких встреч Анна долго вспоминала детали. Ее мозг словно иссушался, поглощая воспоминания.
— Выпей, — матрас промялся под севшем перед Анной мужчиной, — это мелисса.
Анна нахмурилась, принюхиваясь к воздуху. В темноте комнаты да и с расплывающимся перед глазми туманом пусть было и не видно мужчину, но знакомый запах трав Анна точно не перепутает. Он не обманул. Подхватив протянутую кружку, Анна жадно глотнула ощутив, как теплая жидкость обожгла горло. Она закашлялась, но упрямо глотнула снова, ощущая, как заурчал пустой желудок.
— С кем ты говорила? — спросил голос, а Анна замерла, с ужасом разглядывая лицо своего спасителя.
Гилберт. Воспоминания подсказывали ей, что он появился после, сразу перед тем, как наступила темнота. Выходит, на этот раз ее сил не хватило даже на то, чтобы добраться до дома. Анна зажмурилась, пытаясь отогнать видение, но загрубевшее от ветра лицо Гилберта не исчезло. Протянув ему кружку, Анна судорожно огляделась.
— Где мы? — облизнув губы, Анна уставилась на полыхающий огонь.
Гилберт забрал кружку из рук Анны и поставил ту на пол, снова выпрямляясь. Он лишь мельком глянул на ее лицо, но сразу отвернулся, подобно Анне вглядываясь в языки пламени.