Читать интересную книгу Памяти Каталонии. Эссе (сборник) - Джордж Оруэлл

Он, конечно же, лучше меня разбирался в местных условиях, и вскоре я его упустил. Вернувшись, я увидел, что вся «позиция» заполнена восторженно орущими людьми. Шум выстрелов ослабел. Фашисты, правда, продолжали упорно обстреливать нас с трех сторон, но теперь уже с большего расстояния.

На какое-то время мы их прогнали. Помнится, я произнес пророческую фразу: «Полчаса нам удастся здесь продержаться – не больше». Не знаю, почему я назвал именно «полчаса». Глядя по правую руку от бруствера, можно было видеть множество зеленоватых ружейных вспышек, пронзающих темноту, но они были далеко – в ста или даже двухстах метрах от нас. Теперь предстояло обшарить «позицию» и забрать все, что того стоило. Бенджамин и еще несколько солдат уже рылись в развалинах большой хижины или блиндажа в центре «позиции». Через развороченную крышу возбужденный Бенджамин с усилием вытянул за веревочную ручку ящик с боеприпасами.

– Товарищи! Патроны! Много патронов!

– Не нужны нам патроны! – раздался чей-то голос. – Нам нужны винтовки.

Так оно и было. Половину наших винтовок залепила грязь, они не действовали. Можно было их почистить, но вытаскивать затвор в темноте опасно – а вдруг затеряется? У меня был с собой маленький электрический фонарик, который удалось купить моей жене в Барселоне, иначе мы не смогли бы ориентироваться в темноте. Несколько человек с нормальными винтовками вели беспорядочную стрельбу по далеким вспышкам. Никто, однако, не осмеливался вести беглый огонь: даже лучшие из винтовок могли отказать, если слишком разогреются. В бруствере нас было человек шестнадцать, в том числе один или двое раненых. Несколько раненых англичан и испанцев лежали за бруствером. Патрик О’Хара, ирландец из Белфаста, прошедший курсы оказания первой помощи, ходил между ранеными, перевязывал то одного, то другого, но каждый раз, когда он возвращался в бруствер, в него кто-нибудь стрелял, хотя он с возмущением кричал: «ПОУМ!»

Мы стали внимательно осматривать «позицию». Попадались убитые, но я их не обыскивал. Я искал пулемет. Когда мы лежали снаружи, я удивлялся, почему не работает пулемет. Я посветил фонариком в пулеметное гнездо. Горькое разочарование! Пулемета там не было. Стояла тренога, лежали ящики с патронами и запасные части, но самого пулемета не было. Должно быть, при первых признаках тревоги они его отвинтили и унесли. Поступили так фашисты, конечно, по приказу, но действия были трусливые и глупые: оставь они его на месте – всех бы нас положили. Мы были в ярости – очень уж рассчитывали захватить пулемет.

Шарили мы повсюду, но ничего особенно ценного не нашли. На земле остались в спешке брошенные фашистами гранаты – невысокого качества, они взрывались, если их потянуть за веревочку. Я положил парочку в карман – на память. Нельзя было не заметить убожества фашистских блиндажей. Там отсутствовали запасная одежда, книги, еда, личные вещи – все то, что повсюду валялось у нас; похоже, у этих фашистских рекрутов не было ничего, кроме одеял и нескольких кусков непропеченного хлеба. В дальнем конце траншеи находилась землянка, частично выступавшая над землей с крохотным окошком. Посветив фонариком в окно, мы дружно рассмеялись. К стене был прислонен цилиндрический предмет в кожаном чехле четыре фута высотой и дюймов шесть в диаметре. Несомненно, пулемет! Но когда мы вбежали в землянку и приступили к осмотру, в чехле оказался не пулемет, а нечто еще более ценное для нашей плохо оснащенной армии. Это был огромный телескоп на складной треноге с увеличением по меньшей мере в шестьдесят-семьдесят раз. У нас таких телескопов не было по определению, и мы в них отчаянно нуждались. С триумфом вытащив его наружу, мы поставили телескоп у края бруствера, чтобы захватить с собой при отходе.

Тут кто-то крикнул, что фашисты на подходе. И точно – стрельба усилилась. Было ясно, что с правой стороны контратаки не будет, ведь в этом случае фашистам пришлось бы пересечь ничью землю и штурмовать собственный бруствер. Если у них остался здравый смысл, они пойдут на нас с тыла. Я обошел «позицию», приблизился к другой ее стороне. С некоторой натяжкой можно сказать, что фашистская «позиция» была подковообразной формы с блиндажами, расположенными в середине. Выходит, слева нас тоже прикрывал бруствер. Оттуда по нам били сильным огнем, но это особенно не беспокоило. Самое опасное место находилось прямо впереди, где не было никакого прикрытия. Над нашими головами проносился непрерывный поток пуль. Должно быть, стреляли с другой, отдаленной фашистской «позиции»: значит, наши ударные части не сумели ее захватить. Такой непрерывный оглушающий грохот множества стреляющих винтовок я прежде слышал только на расстоянии, а теперь оказался прямо в эпицентре. Стреляли по всему фронту. Дуглас Томпсон, чья раненая рука беспомощно свисала вдоль туловища, прислонился к брустверу и, держа в здоровой руке винтовку, стрелял по вражеским огневым вспышкам. А другой боец, у которого винтовка не действовала, заряжал ему оружие.

На этой стороне нас было пятеро или четверо. Что делать – ясно. Нужно перетащить мешки с песком с передней части бруствера на незащищенную сторону. И сделать это надо как можно быстрее. Пока пули летели поверх наших голов, но ситуация могла измениться в любой момент. По огневым вспышкам я прикинул, что против нас выступили сто, а то и двести человек. Мы выкручивали из бруствера мешки с песком, оттаскивали на двадцать метров в нужную сторону и складывали в кучу. Работенка не из легких. Мешки были большие, каждый – не меньше центнера, и требовалось напрягать все свои силы, чтобы сдвинуть его с места, а потом гнилая мешковина рвалась, и на тебя сыпалась сырая земля, попадая за ворот и набиваясь в рукава. Помню, какой ужас наводили на меня этот хаос, темнота, страшный грохот, грязь по колено, борьба с рвущимися мешками. Ружье страшно мешало, но я не решался его отложить, боясь потерять. Я даже крикнул кому-то, кто тащил вместе со мной мешок: «Ничего себе война! Это черт знает что такое!» Неожиданно несколько высоких мужчин перепрыгнули через передний бруствер. Когда они подошли ближе, нас охватила радость: на них была униформа ударных частей, и мы решили, что нам прислали подкрепление. Их оказалось всего четверо: три немца и один испанец.

Позднее мы узнали, что произошло с ударными частями. Они плохо ориентировались в местности, в темноте забрели не туда, куда надо, напоролись на фашистскую проволоку, и многих из них там положили. Эти четверо, к счастью для себя, потерялись. Немцы не говорили ни слова – ни по-английски, ни по-французски, ни по-испански. При помощи жестикуляции мы с большим трудом им объяснили, чем тут занимаемся, и предложили помочь нам в возведении баррикады.

На этот раз фашисты притащили пулемет. Было видно, как он извергает огонь в ста или двухстах метрах от нас, над нашими головами непрерывно с холодным треском пролетали пули. К этому времени мы уже натаскали достаточно мешков, чтобы сделать небольшой бруствер, за которым несколько человек могли стрелять из положения лежа. Я приготовился стрелять с колена. Минометный снаряд со свистом пронесся над нами и взорвался на ничейной земле. Еще одна опасность, но им потребуется несколько минут, чтобы нас нащупать. Теперь, когда закончилась возня с этими проклятыми мешками, все казалось не так уж плохо: шум, темнота, приближающиеся огоньки и лица товарищей, озаряемые вспышками. Можно было даже подумать. Помнится, я задался вопросом, страшно ли мне, и решил, что не страшно. А ведь снаружи, где меня не так остро подстерегала опасность, меня прямо подташнивало от страха.

Тут снова закричали, что фашисты подходят. Сомнений не было: ружейные вспышки заметно приблизились. Я видел вспышку всего в двадцати метрах. Они явно прошли смежной траншеей. Двадцать метров – подходящее расстояние для гранаты. Нас было восемь или девять человек, мы сбились в кучу, и метко брошенная граната разнесла бы нас в клочья. Боб Смилли, у которого из ранки на лице стекала кровь, привстал на одно колено и метнул гранату. Мы пригнулись, ожидая взрыва. Фитиль с шипящим звуком прочертил огненную черту в воздухе, но граната не разорвалась. (Примерно четверть всех гранат ни к черту не годилась!) У меня осталась только подобранная фашистская граната, но не было уверенности, что она сработает. Я крикнул, нет ли у кого лишней гранаты. Дуглас Мойл порылся в кармане и протянул мне одну. Я швырнул ее и упал ничком. Но по счастливой случайности, какая бывает раз в году, моя граната упала точно туда, где я видел вспышку выстрела. Прогрохотал взрыв, а потом сразу же раздались истошные крики и стоны. Одного, по крайней мере, мы вывели из строя. Не знаю, был ли он убит, но ранен точно тяжело. Несчастный бедолага! Услышав его вопли, я испытал к нему что-то вроде сочувствия. Но в то же время в слабом отблеске вспышек я увидел – или мне показалось, что увидел, – фигуру, стоящую возле того места, откуда блеснул выстрел. Я поднял винтовку и выстрелил. Еще один крик боли, но, возможно, это было следствием взрыва гранаты. Мы швырнули еще несколько гранат. Вспышки заметно отдалились – метров на сто или даже больше. Итак, мы их прогнали – во всяком случае, на время.