Жирар, предстает как литературный жанр, в котором подлинные ценности, о которых идет речь, не могут присутствовать в форме сознательных персонажей или конкретных реальностей. Эти ценности существуют не иначе, как в абстрактной и понятийной форме в сознании писателя, где приобретают этический характер. Абстрактным идеям нет места в литературном произведении, где они представляют инородный элемент[88].
Как бы то ни было, важно подчеркнуть в завершение этой главы, что благодаря работам Жирара — особенно программной книге «Романтическая ложь и романическая истина» и монографии «Достоевский: от двойника к единству» — творчество Достоевского оказалось на авансцене литературных и философский баталий, предвосхитивших мятежный 1968 год. В силу того, что концепция миметического желания, своеобразно преломившаяся в теории романа, отличалась изрядным полемическим зарядом, тексты русского писателя, особенно «Записки из подполья», вошли в живой литературный корпус, на основе которого формировалась авангардная теория литературы, ставшая важнейшим источником и составной частью того, что двадцать лет спустя французские философы-консерваторы назовут «мышлением 1968 года»[89]. Как это ни парадоксально, но Жирар использовал свое литературно-теоретическое представление Достоевского в необычайно яркой полемике с «Анти-Эдипом» Ж. Делеза и Ф. Гваттари, одним из главных философских манифестов французской интеллектуальной революции 1960–1970‐х годов, которому он противопоставил свою идею желания, восходящую среди прочего к творчеству русского писателя:
Двойники Достоевского живут в мире, который уже напоминает наш собственный мир: населенный бюрократами и интеллектуалами, напряженно и бесконтрольно конкурентный, почти полностью лишенный решающих элементов, объективных знаков победы или поражения, например физического насилия или правил спортивного соревнования[90].
В сущности, одна из наиболее верных догадок Жирара в его размышлениях о творчестве Достоевского сводится к тому положению, что автор «Бесов» описывает не столько мир «отцов» и «детей», сколько мир «братьев»: именно в этом отношении он предвосхищает идеологию новейшей социальности, где доминируют не аристократические отношения иерархических различий или суверенного превосходства, в силу которых «сверхчеловек» был всегда против «униженных и оскорбленных», тогда как последние, преодолевая свой рабский удел, искали «господства», а демократические отношения всеобщего равенства, тождества одного и другого, тяготеющие к уничтожению всех на свете различий через повальный психолого-социальный миметизм, в силу которого «вечные мужи», вечно не удовлетворенные предметом страсти, всегда ищут третьего, который для них не только не лишний, но будто брат родной.
Глава пятая
ЖАК КАТТО
Жак Катто (1935–2013) явился плотью от плоти французского университета, традиционно предоставляющего равные шансы на научную карьеру как отпрыскам самых благочинных парижских семейств, так и чадам самых глухих уголков провинциальной Франции. Путь, который он проделал от школьной скамьи в небольшом городке Эрме, что находится на скрещенье Луарских земель, Бретани и Нормандии, до кафедры славянских языков и литератур в Сорбонне, которую он возглавлял более пятнадцати лет, остается замечательным свидетельством жизнетворной силы республиканских идеалов свободы, равенства, братства, восходящих к революционным началам Французской Республики[91]. Даже выбор в пользу русского языка и литературы также был обусловлен известной свободой, характерной для университетской системы Франции: в середине 1950‐х годов, когда молодой Катто уже видел себя специалистом по новейшей французской филологии, некий Франсуа Пиду, отвечавший в министерстве образования за преподавание и продвижение русского языка, уговорил блестящего слушателя подготовительного отделения в парижском лицее имени Генриха IV перейти на русское отделение, пообещав ему если не манну небесную, то стажировку в Москве. Что и сыграло судьбоносную роль, хотя будущий мэтр французской славистики не знал тогда даже русского алфавита. Наверное, то обстоятельство, что Катто уже успел связать себя во Франции узами брака, уберегло его от самых тяжких злоключений молодых французских стажеров в оттепельной Москве, которые пришлось пережить его товарищу Ж. Нива и о которых А. Смирнов рассказал в фильме «Француз» (2019); тем не менее любовь к русскому искусству, живописи, литературе, личные связи с О. Рабиным, «Лианозовской группой», другими московскими художниками-нонконформистами рубежа 1950–1960‐х годов, действительно превратили Катто в одного из самых авторитетных знатоков России во Франции 1960–1980‐х годов, вхожего в некоторые дома русских эмигрантов в Париже. Хотя научным руководителем диссертации Катто, посвященной литературному творчеству Достоевского, был не Пьер Паскаль, а профессор Анри Гранжар, известный специалист по Тургеневу, Герцену и литературно-общественной жизни России середины XIX столетия, два выдающихся слависта в скором времени сблизились, несмотря на разницу в возрасте стали очень дружны. В 1983 году профессор Сорбонны Катто возглавил славистическое отделение в старейшем университете Парижа, оставаясь на этом посту вплоть до 2000 года, когда вышел на пенсию. Ряд административных должностей, которые он занимал в издательских, научно-исследовательских и университетских учреждениях Франции, превратил Катто в своего рода «папу» французской славистики, связей с которым искали все и вся, кто был как-то связан с изучением России в V Республике, в 1993–1996 годах он был соруководителем Центра им. Марка Блока в РГГУ, который с российской стороны возглавлял Ю. Н. Афанасьев.
Книга Катто «Литературное творчество Достоевского» (1978), представляющая собой его докторскую диссертацию, имела оглушительный успех во Франции и вскоре стала известна среди специалистов по творчеству Достоевского во всем мире[92]. В 1989 году она была переведена на английский язык. На родине работа о Достоевском принесла автору бронзовую медаль Национального центра научных исследований, специальную премию французского Психиатрического общества за главу об эпилепсии писателя, большую премию по литературной критике, премию Французской академии, наконец, автор был удостоен большой премии французского радио за цикл передач на «France-Culture» «Человек, город: Достоевский в Санкт-Петербурге», основанный на той же самой монографии.
Этой книгой не исчерпывается вклад Катто в изучение Достоевского. В 1974 году под его редакцией вышел в свет альманах «Достоевский» в авторитетной книжной серии «Cahier de l’ Herne», где помимо переводов целого ряда неизвестных во Франции текстов Достоевского, в том числе фрагментов «Социализм и христианство», «Маша лежит на столе» и др., были собраны материалы и исследования, освещающие различные аспекты жизни и творчества русского писателя, включая работы Д. Арбан, Ж.‐Л. Бакеса, П. Бутана, Ж. Нива и др.[93] Позднее под научной редакцией, с предисловием и комментариями Катто появляется новый перевод переписки Достоевского, вытеснивший слишком субъективное переложение Д. Арбан и Н. Гарфункель[94], а также новое издание воспоминаний Анны Григорьевны[95]. В 1981 году под совместной редакцией Катто и Жака Роллана вышел второй номер издания «Cahiers de la nuit surveillée»