хлынут в брешь.
Ты устье Вислы, Гданьск, соединишь с истоком.
IV
Не разделять — объединять ты должен.
Склони свой лоб, чтоб королевской птице,
Которая свила гнездо на башнях[6],
К нам, в небо польское, взлететь с победой.
О, это все не болтовня, не басни —
Движенье жизни, вечное движенье,
Подмоет берег и река и море,
Будь там хоть башня, хоть костел, хоть крепость.
Гданьск, ты не бойся: отпирай ворота.
Вон сотни барок. Прибывают с хлебом.
Дай руку. Вся она в перстнях. Приснились
Сны золотые. С нами будь, о боже.
Перевод С. Свяцкого.
Войцех Жукровский
Гданьск
Гданьск… Словно басом прогудел колокол. Стоит закрыть глаза, и перед взором возникает густеющая вода, зубчатый, вытянутый вперед профиль Журавля, оконца хлебных амбаров, каменные домики — весь их облик говорит о богатстве и мастеровитости владельцев.
Медный отсвет пробегает по глади Вислы, Мотлавы[7], Радуни[8]. Может, это отражение порталов гдездненского собора? Запечатленное в бронзе мгновение… Это святой Войцех[9] на дарованной ему Болеславом Храбрым[10] ладье подплывает к причалу дозорной башни на Балтийском побережье, и ему открывается польский славянский город Гданьск. Urbs Gyddanyzc, как вывел в тысячном году на пергаменте искусною чередой букв летописец.
Вот юные руки извлекли из песка почернелый, опаленный огнем деревянный брус. Что это? Еще одно напоминание о тысяча девятьсот сорок пятом? А может, остатки пепелищ времен короля Локетека[11], когда семьсот лет назад воины-грабители Тевтонского ордена сожгли Гданьск, а славянское его население истребили? Каждый уголок повествует здесь о вчерашнем и о завтрашнем дне. Вот раздавшаяся вширь громада — это собор Девы Марии. Лапа в железной перчатке — рука крестоносца — давила на него, не дозволяла башням подниматься выше башен орденского замка, который сторожил с высоты окрестность, всем своим видом напоминая горожанам о покорности. Но чувства у тех были совсем другие, при первой же возможности они забрасывали весы и локоть и брались за топор да за меч. Скинули в конце концов ненавистное иго. И первым делом разобрали замок врага по кирпичику, раскидали по камешку, по щепке. А башню собора надстроили, вскинули шпиль к облакам, чтоб его издали видел путник, поспешающий к Гданьску. И тогда вновь свела судьба гданьщан всех сословий с польским королем и польской землею. Нет, не судьба. В этом слове фатализм истории, нет человеческой воли. А жители Гданьска выбирали, они сознательно связали свою жизнь и жизнь своих детей с присутствием Польши в устье Вислы.
Были тут у белых орлов[12] свои гнездовья: на воротах, на башнях, на стенах. Силком их туда никто не водворял. Сами горожане ваяли их из камня, выковывали из железа. Как символ. Памятуя, кому они обязаны и процветанием и свободой, потому что и то и другое могла гарантировать лишь Речь Посполитая, ибо источником их могущества была хлебная Польша: барки с зерном, идущие вниз по Висле, посредничество в торговле между Краковом, Сандомежем, Варшавой, Плоцком, Торунью, между всем югом и всей Балтикой.
Никогда гданьщанин не отождествлял себя с пруссаком. Даже в эпоху разделов город не предал Польшу. Даже жившие в Гданьске немцы писали по-немецки о том, сколь благотворны связи Гданьска с куцым после всех разделов «Королевством польским»[13].
Сопротивлялся Гданьск и жадюге Фридриху Великому, которого доводило до исступления плывущее мимо носа богатство. Так хотелось ему дорваться до обширных складов, до кованых сундуков, где дремали золотые дукаты и ценимые ничуть не меньше их долговые обязательства с привешенными к ним печатями… Хотелось завладеть этими деньгами и вырвать вдобавок кус земли из беспомощного тела Речи Посполитой, сформировать из рослых жителей поморских деревень еще один доблестный полк, чтоб, подчиняясь палочной дисциплине и лающему голосу фельдфебеля, охранял добытое грабежом имущество.
Свыше двадцати лет длилась прусская блокада Гданьска[14]. Посты вокруг города. Фриц сжимал кольцо. Более двадцати лет сопротивления! Наконец при втором разделе Польши Пруссия заглотила и эту добычу.
С какой легкостью в наше время кое-кто дал убедить себя в том, что у Гданьска, того давнего, которого пожары войны превратили в груду обугленных развалин, что у него было иное, немецкое обличье. Забыли, что на пейзаж Гданьска, этого польского ганзейского города, так же как и любого балтийского порта, повлияли фламандцы, валлоны, французы, датчане, даже шотландцы и англичане, ну, и, разумеется, немцы. Не умаляю их заслуг. Однако город по своему духу прусским никогда не был. Кроме короткой эпохи гитлеровского безумия. Но ренегаты, кощунственно поднявшие руку на Польшу, исчезли, ушли в небытие…
Все лучшее в старом Гданьске, все, из чего складывается неповторимый его облик, возвели, взлелеяли польские руки. Гданьские руки. Надо очень любить город, чтобы так заботливо его отстроить, сложить заново разбитые каменья, вернуть старым домам их красоту.
На башне ратуши вновь утвердился сброшенный с ее вершины король Зигмунт Август. А ведь сама ратуша грозила вот-вот завалиться. Потребовалось немалое искусство, труд и любовь, чтобы вернуть ей нынешнее великолепие. И внутри истинный перл: Красный зал, а на его потолке старинный плафон с белым орлом, осеняющим своими крыльями город. С надписью-заверением: «Под крылами сими — преуспеяние». Так думали гданьщане, принимавшие у себя на протяжении нескольких столетий польских королей. А те приезжали, чтоб подтвердить единение Гданьска с Польшей и Польши с Гданьском.
Эта мудрая политика принесла плоды в будущем. Король Ян III Собеский[15] назначил знаменитому польскому астроному Гевелию[16] жалованье из своей шкатулки. А тот, составляя карту неба, назвал одно из созвездий Щитом Собеского. Так оно именовалось даже в ту пору, когда Польша исчезла с географической карты.
Сын гданьской земли поморянин Юзеф Выбицкий[17] сложил песню легионов, которая и по сей день является национальным гимном: «Еще Польша…»
«Я появился на свет в родовом поместье Бендомин, — сообщает о себе Юзеф Выбицкий, — в пяти милях от Гданьска». На этой земле он учился. Она же привила ему любовь ко всему польскому, страсть к борьбе за независимость.
Десятки и десятки тысяч гданьщан на протяжении полутора столетий в духоте прусского бытия, в тисках гитлеровского террора сохраняли свою польскую сущность, расплачиваясь за это кровью. Их расстреливали, они умирали медленной смертью от голода, влачили под кнутом жалкое существование… Польский концлагерь