дело вознаграждаемое. Наверное, ублюдки тащили Бертье по земле, привязав за ноги к лошади, чтобы показать старшим офицерам. Может, награду выклянчить. А потом повесить труп на том берегу, на виду, тоже ногами кверху и непременно голым. Когда Рыцарь Божий шел драться с хамами у брода, он думал, что и его ждет такая участь. Мелькнула такая мысль, ну а чего еще ждать от взбесившегося быдла, которое даже Бога отринуло? Неужели уважения к мертвым господам?
Волков смертельно устал, но злоба стала наполнять его, прибавляя сил.
– Всё, уходим! – распорядился он.
Раненых относили к дороге, там уже и телега приехала. Всего живых набралось десять. Десять! От роты в двести с лишним человек! Нет, тут было что-то не так. Глядя на остатки одной из своих рот, которые уместились в одной большой обозной телеге, кавалер раздражался еще больше.
Шел так, чтобы телегу эту не видеть, и свернул к реке, к броду, чтобы хоть Увальня найти. Нет, Александра Гроссшвулле на песке не оказалось, вообще ни одного мертвого на берегу не было. Та рота хамов, что терзала Рене, забрала убитых с собой. Зато на той стороне были арбалетчики и аркебузиры, они стали стрелять по фонарям. Полетели пули и болты. Максимилиан велел тушить фонари, хотел уже приказать стрелкам, чтобы запалили фитили и ответили, но кавалер вдруг почувствовал дурноту, он устал за этот день, так устал, что даже злиться больше не мог. Бертье, Увалень, целая рота его людей, Гренер-старший, ушедший на тот берег со своими кавалеристами. Всех их больше не было.
– Нет, не будем стрелять… Уходим.
Солдаты и рады были, потянулись наверх, от реки к дороге, туда, где вовсю в темноте стучали топоры. И последним шел их командир, уставший человек в дорогом доспехе и с топором в руках.
Ничего не закончилось, ночь была ничем не легче дня. Когда они подходили к лагерю, им навстречу вышел, да нет, выбежал ротмистр Вилли с небольшой лампой в руке.
– Телега с ранеными приехала, я понял, что вы идете. – Было видно, что Вилли взволнован.
– Говорите, – сухо велел полковник.
– Те возницы, которые нанимались со своими телегами, уйти желают, – сразу выпалил молодой ротмистр.
– Что? Куда еще уйти? – не понял Волков.
– Сбрасывают поклажу наземь, хотят уезжать, говорят, что завтра мужики у них все отнимут. А им телеги и лошади, говорят, дороги.
– А Рене где, он что, этого не видит?
– Он их уговаривает не уезжать.
– Что? – Волкова снова стала разбирать злость. Она придавала ему сил. – Уговаривает?
– Да, а еще…
– Ну? – Он поднял топор и положил его на плечо.
– Люди из первой роты, корпорация из Левенгрина, их человек двадцать… Их корпорал говорит, что они тоже уходят, – продолжал Вилли все так же взволнованно. – Они…
– Ротмистр Вилли, – перебил его кавалер.
– Да, господин полковник.
– Люди ваши надежны?
– Мои люди? А, ну… Они же, кроме тех, что недавно набраны, все на вашей земле живут, дома там у них, семьи. Преданы вам, не в одном деле с вами были.
– Где они?
– Вдоль реки частокол ставят, окапывают…
– Бегом за ними, а потом, – распорядился Волков, – отправьте ко мне пятьдесят человек и двух сержантов, и пусть сразу фитили запаливают.
– Будет исполнено, – отвечал молодой ротмистр и тут же скрылся в темноте.
А Волков, проклиная своего родственника Рене, пошел в лагерь. «Ну что за офицер, ни на минуту нельзя оставить!»
К этому времени их пристанище уже начинало походить на лагерь: горели костры, на них были подвешены котлы, распространявшие вокруг запах пищи, кое-кто уже поставил палатки, все вокруг оказалось заставлено телегами и возами, лошади выпряжены. В одном месте собралось много факелов и фонарей. Волков сразу направился туда.
Тут к нему подбежал новый ротмистр Мальмериг.
– Господин полковник, там возницы запрягают лошадей, провизию с телег скидывают… Слушать ничего не хотят.
– Где они?
Мальмериг отвел его немного в сторону, к северному участку частокола, там несколько человек и вправду впрягали своих лошадей, еще некоторые скидывали со своих телег мешки с провизией и палатки.
– Куда собрались? – заорал Волков.
Мужички обернулись, посмотрели на него, на Мальмерига, на Максимилиана. Смотрели и молчали, дело свое приостановили.
– Я спросил, куда собрались? Кто старший, кто говорить будет?
Возницы переглянулись, наконец отозвался старший из них:
– Господин… Это… Телеги-то наши.
– И лошади наши, мы нанятые, – крикнул из-за его спины еще один.
– И что?
– Ну так это… Завтра, солдаты говорят, сюда хамы придут… – объяснил старший.
– Лошадок наших заберут, телеги заберут, – добавил второй.
– Еще и нас резать надумают, с них станется, – вмешался в разговор третий.
– В общем, мы решили в Бад-Тельц податься, там вас ждать будем.
Волков даже и секунды не думал.
– Распрягайте лошадей. Никто никуда не едет. На дороге мои разъезды, если кого из вас приволокут, так буду считать дезертирами. Дезертиров я вешаю.
Больше он этим людям ничего не собирался говорить, для них и этого было достаточно, повернулся и пошел туда, где горело больше всего фонарей и факелов. А там собралось не менее пяти десятков человек, все галдят, друг друга пытаются перекричать. Рене что-то говорит, но его не слушают, солдаты его обступили. И что хуже всего, там не только солдаты первой роты.
Волков бесцеремонно растолкал всех, пробираясь к Рене, схватил того за руку, оттащил чуть в сторону.
– Господи, Мария, Матерь Божия, как хорошо, что вы появились! – Рене, болван, еще и крестится у всех солдат на виду.
Кавалер не удостоил родственника ответом, повернулся к солдатам.
– Кто старший?
– Ну я, – отвечает один из солдат.
– А имя и звание у тебя есть?
– Корпорал Левенгринской воинской корпорации Рудольф.
– И какого дьявола ты и твои люди не работают, корпорал Рудольф? Или вы, может быть, господа благородные, может, за вас другие должны частокол вокруг лагеря ставить?
– Без толку все это! – кричит один из солдат, он совсем недалеко, он орет почти из-за спины своего корпорала. – Завтра придут две тысячи мужиков, сметут нас, как вторую роту!
Эти крикуны хуже всего, больше всех страха на других нагоняют. Самим страшно так, что на визг срываются, так еще и других своим криком пугают.
Волков сделал шаг и без предупреждения, почти без замаха ударил крикуна в челюсть, ударил сильно, не снимая латной перчатки. Тот, уронив свой годендаг на землю, пошатнулся, пытаясь устоять, покачиваясь, словно сильно пьяный, но не устоял, уселся на землю. Волков же краем глаза следил за остальными солдатами, может, кто осмелится вступиться за крикуна. Но никто не вступился, все понимали, что полковник прав. Спрашивал