Читать интересную книгу "Реформация - Уильям Джеймс Дюрант"

Проклятия и ругательства, безбрачие, святотатство, прелюбодеяние и нечистая жизнь, которые преобладают во многих местах, где я жил, здесь неизвестны. Здесь нет сутенеров и блудниц. Люди не знают, что такое румяна, и все они одеты по приличной моде. Азартные игры не в ходу. Благотворительность настолько велика, что бедным не нужно просить милостыню. Люди по-братски наставляют друг друга, как предписывает Христос. Судебные тяжбы изгнаны из города, нет ни симонии, ни убийств, ни партийного духа, а только мир и милосердие. С другой стороны, здесь нет ни органов, ни звона колоколов, ни показных песен, ни горящих свечей или лампад [в церквях], ни реликвий, ни картин, ни статуй, ни балдахинов, ни пышных одежд, ни фарсов, ни холодных церемоний. Церкви совершенно свободны от идолопоклонства.46

Сохранившиеся записи Совета за этот период не вполне согласуются с этим отчетом: они свидетельствуют о высоком проценте незаконнорожденных детей, брошенных младенцев, принудительных браков и смертных приговоров;47 Зять Кальвина и его падчерица были в числе осужденных за прелюбодеяние.48 Но опять же, уже в 1610 году Валентин Андреаэ, лютеранский священник из Вюртемберга, с завистью восхвалял Женеву:

Когда я был в Женеве, я заметил нечто великое, что буду помнить и желать до тех пор, пока живу. В этом городе есть не только совершенный институт совершенной республики, но и, как особое украшение, моральная дисциплина, которая еженедельно проводит расследования поведения и даже самых незначительных проступков граждан….. Запрещены все ругательства, азартные игры, роскошь, раздоры, ненависть, мошенничество и т. д., в то время как о более серьезных грехах почти не слышно. Каким славным украшением христианской религии является такая чистота нравов! Мы должны со слезами на глазах оплакивать, что у нас [немцев] она отсутствует и почти полностью игнорируется. Если бы не разница в религии, я бы навсегда приковал себя к Женеве».49

V. КОНФЛИКТЫ КАЛЬВИНА

Характер Кальвина гармонировал с его теологией. На картине маслом в библиотеке Женевского университета он изображен суровым и мрачным мистиком: смуглая, но бескровная кожа, скудная черная борода, высокий лоб, проницательные, безжалостные глаза. Он был невысоким, худым и физически слабым, едва ли способным нести на руках город. Но за слабым телом скрывался острый, узкий, преданный, напряженный ум и твердая, несгибаемая воля, возможно, воля к власти. Его интеллект был цитаделью порядка, что делало его почти Аквинасом протестантской теологии. Его память была переполнена и в то же время точна. Он опередил свое время, усомнившись в астрологии, опередил его, отвергнув Коперника, немного отстал от него (как и Лютер), приписав многие земные явления дьяволу. Его робость скрывала смелость, его застенчивость маскировала внутреннюю гордость, его смирение перед Богом временами превращалось в повелительное высокомерие перед людьми. Он был болезненно чувствителен к критике и не мог переносить противодействие с терпением человека, который может допустить возможность того, что он может ошибаться. Измученный болезнью, согбенный работой, он часто терял самообладание и впадал в приступы гневного красноречия; он признавался Буцеру, что ему трудно укротить «дикого зверя своего гнева».5 °Cреди его достоинств не было ни юмора, который мог бы смягчить его уверенность, ни чувства красоты, которое могло бы пощадить церковное искусство. И все же он не был беспринципным убийцей; он советовал своим последователям быть веселыми, играть в безобидные игры, такие как боулинг или квоитс, и наслаждаться вином в меру. Он мог быть добрым и ласковым другом и неумолимым врагом, способным сурово судить и жестоко мстить. Те, кто служил ему, боялись его,51 но больше всего его любили те, кто знал его лучше всех. В сексуальной жизни он не знал недостатков. Он жил просто, ел скудно, постился без особых церемоний, спал всего по шесть часов в сутки, никогда не брал отпуск, без остатка расходовал себя на то, что считал служением Богу. Он отказывался от повышения зарплаты, но трудился, собирая средства на помощь бедным. «Сила этого еретика, — сказал папа Пий IV, — заключалась в том, что деньги никогда не имели для него ни малейшего очарования. Если бы у меня были такие слуги, моя власть простиралась бы от моря до моря».52

У человека с такими способностями должно быть много врагов. Он сражался с ними энергично и на противоречивом языке того времени. Он называл своих оппонентов бездельниками, идиотами, собаками, ослами, свиньями и вонючими зверями.53 — эпитеты, менее подходящие к его элегантной латыни, чем к гладиаторскому стилю Лютера. Но у него были провокации. Однажды Жером Больсек, бывший монах из Франции, прервал проповедь Кальвина в соборе Святого Петра, чтобы обличить доктрину предопределения как оскорбление Бога; Кальвин ответил ему ссылкой на Писание; полиция арестовала Больсека; консистория обвинила его в ереси; собор склонялся к тому, чтобы предать его смерти. Но когда были запрошены мнения богословов из Цюриха, Базеля и Берна, они оказались обескураживающими: Берн рекомендовал проявлять осторожность в решении проблем, выходящих за пределы человеческого понимания, — новая нота в литературе того времени; а Буллингер предупредил Кальвина, что «многие недовольны тем, что вы говорите в своих «Институтах» о предопределении, и делают те же выводы, что и Больсек».54 Собор принял компромиссное решение об изгнании (1551). Больсек вернулся во Францию и в католицизм.

Более важным результатом стала полемика Кальвина с Иоахимом Вестфалем. Этот лютеранский священник из Гамбурга осуждал как «сатанинские богохульства» взгляды Цвингли и Кальвина на то, что Христос присутствует в Евхаристии только духовно, и считал, что швейцарских реформаторов следует опровергать не перьями богословов, а жезлами судей (1552). Кальвин ответил ему в столь суровых выражениях, что его собратья-реформаторы из Цюриха, Базеля и Берна отказались подписать его ревенанс. Тем не менее он выпустил его; Вестфаль и другие лютеране вновь перешли в наступление; Кальвин заклеймил их как «приматов Лютера» и привел столь эффективные аргументы, что несколько областей, до сих пор бывших лютеранскими, — Бранденбург, Пфальц, а также части Гессена, Бремена, Анхальта и Бадена — перешли на сторону швейцарцев и реформатской церкви; только молчание Меланхтона (который втайне соглашался с Кальвином) и посмертное эхо громовых раскатов Лютера спасли остальную часть северной Германии для лютеранского вероучения.

Отойдя от этих нападок справа, Кальвин столкнулся слева с группой радикалов, недавно прибывших в Швейцарию из контрреформационной Италии. Каэлиус Секундус