он сидит в ловушке, как мышь в коробке. Вернулись прежние страхи. Он попытался взять себя в руки, – в конце концов, ничего плохого они не сделали. Подумаешь, полазили в заброшенном доме. Он взглянул на пробивницу. Может, по законам Оссы они теперь считаются мародерами? Да нет, вряд ли. К тому же это брат Киззи. Вряд ли он знает, что его сестра здесь с Монтего.
Он сунул игрушку в карман и направился к задней части дома, осторожно обходя прогнившие доски; сердце подпрыгивало всякий раз, когда пол скрипел у него под ногами. Он слышал голоса, точнее, один голос – Сибриал кричал на Киззи. Похоже, он был очень зол, так что, спустившись на первый этаж, Монтего не на шутку волновался за свою подружку.
Внутренний голос кричал, что надо бежать, но Монтего не послушался его и прокрался к большому залу. Он не решился подойти близко – испуганное лицо Киззи стояло у него перед глазами, – но нашел коридор, из которого мог видеть все, что творилось в зале.
У подножия лестницы, опустив голову и глядя в пол, стояла Киззи. Над ней возвышался серьезный молодой человек с грудью как бочка, руками словно окорока и квадратной челюстью – Сибриал. Даже на расстоянии было видно, как эти два профиля похожи друг на друга. На Сибриале были черные штаны в обтяжку, желтая куртка и светло-голубой плащ; на поясе висели меч и пистолет. За ним стояли еще двое мужчин в такой же одежде, мрачно наблюдая, как он кричит и размахивает руками.
– Это пойдет тебе на пользу, – услышал Монтего.
Сибриал махнул рукой, и его спутники внезапно набросились на Киззи, повалили на пол и сорвали с нее тунику. Один достал из-под плаща розгу.
Монтего знал, для чего она нужна. Некоторые капитаны-рыболовы пользовались ими, чтобы поддерживать дисциплину на своих баркасах. Он почувствовал, как ярость, тлевшая в его груди, вдруг вспыхнула большим костром; он пошел было к залу, но тут ему в голову пришло кое-что другое.
Он встретился взглядом с Киззи. Девочка еле заметно мотнула головой, точно просила его не приближаться. Глаза у нее были на мокром месте, лицо покраснело: она боялась, но старалась не показывать этого.
Монтего встал, сделал шаг назад и увидел, как на ее голую спину обрушился первый удар. Киззи дернулась, но не вскрикнула. Монтего едва не задохнулся от злости, все его тело ныло от желания броситься на ее обидчиков. Но что он мог сделать против троих вооруженных мужчин?
Зачем им избивать маленькую девочку? Смятение и ярость бурлили в его душе, и вдруг на поверхность этого водоворота эмоций выплыло одно воспоминание: слова, которые однажды сказала бабушка.
У мужчин, которые очень серьезно относятся к себе, всегда найдется слабое место.
Он выскочил из дома через черный ход и помчался на улицу. Ежевика царапала ноги, низко растущие ветви норовили ткнуть в лицо. Как он и думал, перед домом стояли три лошади, привязанные к разбитой мраморной статуе. Монтего вытащил нож из сумки на одном из седел, перерезал поводья и погнал животных по подъездной дорожке к открытым воротам. Вернувшись к дому, он крикнул с порога:
– Воры! Воры! Коней уводят!
После этого он кинулся в подлесок.
Не прошло и минуты, как на подъездной дорожке показались Сибриал и его подручные. Ругаясь на чем свет стоит, они помчались туда, где оставили лошадей, и скоро скрылись из виду. Подождав немного, Монтего осторожно вернулся в дом, где нашел Киззи. Девочка стола на коленях в большом зале и прижимала к груди тунику. На ее спине алели кровавые полосы.
– Пойдем, – мягко сказал Монтего, взял ее за руку и повел на второй этаж, в заднюю часть дома, чтобы взрослые не нашли их.
Они присели, и Киззи молча прижалась к плечу Монтего. Ее слезы капали ему на тунику.
К большому облегчению Монтего, Сибриал не вернулся. Скоро Киззи успокоилась, отстранилась от него и вытерла рукой сопли. Встряхнула тунику.
– Смотреть не обязательно, – сказала она.
Монтего и не смотрел, а когда она оделась, повернулся и внимательно взглянул ей в лицо. По нему пронеслась буря эмоций, из которых наконец осталась одна – яростная твердость. Киззи изо всех сил старалась сохранить ее.
– Это ты отвязал лошадей? – спросила она.
– Да.
Еле заметная улыбка тронула уголки ее губ.
– Спасибо. Обычно он дает мне по одному удару плетью за каждый год моей жизни. Сегодня их было меньше. Конечно, он наверстает… потом, но все равно… спасибо.
– Зачем он тебя бьет? – спросил Монтего и услышал замешательство в своем голосе. У него не было братьев и сестер, но разве старший брат – это не тот, кто присматривает за младшими, защищает их, если что? По крайней мере, так он считал до этого дня. – Зачем?
Киззи обхватила себя руками:
– Одна моя сестра наябедничала ему, что я часто бываю у Виктора. Сибриал всегда говорит, что я не должна проводить время с теми, кто ниже моего уровня. Или выше. Та же сестра настучала, что я пошла сюда поиграть.
Она глубоко вздохнула и поморщилась: туника отлепилась от окровавленных полос у нее на спине.
– Что ты будешь делать?
Киззи опять вытерла нос.
– Верну им долг. С процентами. Потом. А сейчас просто… просто буду знать, что потеряла еще одну родственницу, которой можно доверять. Мне… пора идти. Сибриал не разрешает мне использовать курглас после его побоев, но кто-нибудь приготовит для меня мазь. Пробивница у тебя?
Монтего достал игрушку из кармана:
– Вот она. Не надо ее продавать.
– Но мы же должны поделить добычу.
– Мы и поделим, – ответил Монтего. – Сначала с ней будешь играть ты, потом я. По очереди.
Киззи нерешительно взяла у него игрушку. На ее губах заиграла полуулыбка. Вдруг девочка бурно задышала и едва не заплакала. Она быстро отвела взгляд:
– Спасибо, Монтего. Увидимся позже, ладно? А сейчас давай пойдем в разные стороны. Сибриал может вернуться.
Вернувшись в «Гиацинт», Монтего поднялся к себе, сел на кровать и взялся за книги. Но учеба не шла на ум; он думал о взрослых, которые обидели Киззи, и вспоминал, какой та была во время наказания – смирной, собранной, ожидающей неизбежного. В груди по-прежнему клокотал гнев. Монтего злился на Сибриала и его людей, но и на себя тоже. Он должен был сделать больше.
Недавно Киззи спрашивала его, сможет ли он убить человека. Тогда он не знал ответа, а теперь понял: этих троих он убил бы без всякого сожаления.
И Монтего дал себе слово,