протест, готовый сорваться с языка. Хупер не шутил, угрожая ему арестом. Железная дисциплина, действующая в вооруженных силах его величества, распространяется на главнокомандующего точно так же, как и на последнего матроса. Не подчиниться приказу – затея с самого начала обреченная. Совесть с безудержной силой гнала его вперед, но на пути встал неодолимый барьер дисциплины. Завтра? Что ж, завтра и посмотрим.
– Очень хорошо, ваше превосходительство.
– Ночной сон пойдет вам на пользу, милорд. Полагаю, вам лучше заночевать у меня. Я отдам необходимые приказы. Если вы сообщите вашему флаг-адъютанту, что вам надо из одежды, я пошлю в Адмиралтейский дом, и к утру она будет здесь.
Из одежды? Хорнблауэр посмотрел на себя. Он совершенно позабыл, что на нем по-прежнему вечерний костюм. С первого взгляда стало ясно, что снова эти фрак и панталоны не надеть. Только сейчас он понял, как выглядит. Впалые щеки наверняка заросли густой щетиной, галстук превратился в тряпку. Немудрено, что люди в прихожей так на него смотрели.
– Ваше превосходительство чрезвычайно добры, – сказал он.
Не вредно проявить формальную вежливость перед лицом временно неизбежного. Тон Хупера говорил, что приглашение равносильно приказу и Хорнблауэр настолько же не волен отсюда уйти, как если бы его и впрямь взяли под арест. Раз он вынужден на время сдаться, лучше сдаться с достоинством. А завтра посмотрим.
– Позвольте мне проводить вас в вашу комнату, милорд, – сказал Хупер.
Зеркало в спальне подтвердило худшие подозрения. Широкая кровать под огромной москитной сеткой манила рухнуть и забыться, измученное тело требовало одного – заглушить мысли сном, как пьяница глушит себя выпивкой. Блаженством было помыться в тепловатой воде, хотя ссадины и щипало от мыла. И все же, вымывшись и почувствовав себя лучше, он не мог уступить слабостям. Внутреннее «я» не желало их признавать. В ночной рубашке его превосходительства, едва доходящей до колен, Хорнблауэр босиком заходил взад и вперед по спальне. У него не было шканцев, душный тропический воздух, нагретый жаром свечей, не давал того вдохновения, что свежий морской бриз, москиты кусали в шею и в голые ноги, их жужжание мешало думать. То была кошмарная ночь; иногда он опускался в кресло, но через несколько секунд новая мысль подбрасывала его на ноги и заставляла возобновить хождения.
Бесило, что он не может целиком сосредоточиться на Спендлаве. Предательский рассудок так и норовил бросить верного секретаря на произвол судьбы. Еще до рассвета Хорнблауэр точно знал, как уничтожил бы пиратское логово, будь у него развязаны руки. Он даже испытал мгновенное самодовольство, коротко повторив план про себя и не найдя в нем изъянов, прежде чем его, словно холодной водой, окатила мысль: Спендлав по-прежнему у пиратов. Все внутри перевернулось от воспоминания о том, что Джонсон пообещал выколоть Спендлаву глаза.
В конце концов усталость поймала его врасплох: Хорнблауэр сел, упершись лбом в ладони, и чуть позже проснулся оттого, что начал заваливаться вперед. Пробуждение было не полным; он машинально устроился поудобнее и уснул в кресле рядом с нетронутой огромной кроватью. Когда в дверь постучали, он вскочил, не понимая, как тут очутился, и тут же взял себя в руки, силясь изобразить, что спать в кресле, а не на кровати – самое обычное дело.
Вошел Джайлс с чистым бельем, мундиром и бритвой. Процедура утреннего туалета, по крайней мере, немного успокоила Хорнблауэра и отвлекла от слишком уж лихорадочных мыслей о проблеме, которую предстояло решать в ближайшие несколько минут.
– Его превосходительство просит его милость позавтракать вместе с ним.
Это сообщение слуга передал через дверь Джайлсу; приглашение было равносильно королевскому повелению. Хупер, очевидно, был из тех, кто предпочитает завтракать ростбифом; как только Хорнблауэр вошел и произнес обязательные вежливые слова, внесли серебряное блюдо с мясом и луком. Хупер подозрительно глянул на гостя, когда тот попросил у дворецкого папайю и вареное яйцо, – годы, проведенные на суше, так и не притупили любви к свежим яйцам всмятку, приобретенной за десятилетия в море. Начало получилось неудачное: выказав предпочтение к французскому завтраку, Хорнблауэр окончательно убедил губернатора в своей неблагонадежности. Хупер намазал отбивную горчицей и с аппетитом приступил к трапезе.
– Хорошо спали?
– Спасибо, неплохо, ваше превосходительство.
Отсутствие формального «милорд» явно намекало, что губернатор готов простить вчерашний спор и великодушно вести себя с Хорнблауэром, так, будто тот – нормальный человек, допустивший лишь временную, хоть и тяжелую, оплошность.
– О делах поговорим после завтрака.
– Как вам будет угодно, ваше превосходительство.
Однако даже губернатор не может знать будущего. В дверях раздался шум, и вбежали сразу несколько человек: не только дворецкий, но и два адъютанта, Джерард и… и… кто это? Бледный, оборванный, усталый, едва держащийся на ногах.
– Спендлав! – Хорнблауэр, со звоном уронив вилку, бросился к своему секретарю. – Спендлав!
Он только и мог, что повторить это имя.
– Так это и есть вернувшийся блудный сын? – полюбопытствовал Хупер из-за стола.
Хорнблауэр вспомнил о манерах.
– Ваше превосходительство, – сказал он, – позвольте представить вам моего секретаря, мистера Эразмуса Спендлава.
– Рад вас видеть, молодой человек. Садитесь за стол. Принесите мистеру Спендлаву еды! Да и бокал вина ему, судя по виду, не помешает. Подайте графин.
– Вы не ранены? – спросил Хорнблауэр.
– Нет, милорд, – ответил Спендлав, осторожно вытягивая ноги под столом. – Просто мои непривычные к езде мышцы немного устали после семидесяти миль в седле.
– Семидесяти миль? – переспросил Хупер. – Откуда вы ехали?
– От Монтего-бей, ваше превосходительство.
– Так вы убежали ночью?
– Сразу после заката, ваше превосходительство.
– Но как вы это сделали? – спросил Хорнблауэр. – Как вам удалось вырваться?