Читать интересную книгу Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира - Анри де Кок

Когда Даниэль Гольборн говорил, леди Гамильтон оставалась неподвижной и безмолвной. Но когда, после рокового заключения, он протянул к ней руку, то, не смотря даже на весь ужас, она оторвала от паркета как бы прикованные ноги и бросилась к двери.

– Это сумасшедший! – вскричала она. – Как позволяют являться сюда безумцам!.. Ко мне, Нельсон!.. Королева!.. Ко мне!

Нельсон явился первым.

– Что такое? Что с вами?..

Она испуганно оглянулась кругом. Даниэль Гольборн исчез.

– Ничего, прошептала она. – Ночная бабочка влетела в окно…

Мария Каролина показалась на пороге. Леди Гамильтон бросилась ей на шею, говоря:

– О, моя королева, как я испугалась!.. Но теперь все прошло!.. Всё! Пойдёмте танцевать.

В этот вечер, перед восхищенным Нельсоном, леди Гамильтон танцевала свое эротическое pas du chute.

* * *

Нельсон был до такой степени влюблен в леди Гамильтон, что для того, чтобы не расставаться с ней, он в 1800 году отказался от начальства над флотом в Средиземном море. Они отправились в Англию. Но Лондон был не то, что Неаполь. Английская аристократия не приняла в свою среду леди Гамильтон. Она утешилась в этом, окружив себя самой бесстыдной роскошью. В 1802 году она родила от Нельсона дочь, которую тот признал своей; она могла надеяться, что будущность её обеспечена. Смерть сэра Гамильтона, случившаяся в 1803 году, внушила ей, быть может, новые надежды. Но в сражении при Трафальгаре Нельсон был убит.

* * *

Леди Гамильтон рвала на себе волосы, узнав о его смерти… Она прожила еще несколько лет в Лондоне на остатки от своей роскоши; потом, не имея ничего больше, кроме небольшой пенсии, которую выдавало ей английское правительство, она уехала с дочерью на континент, в небольшой городок Сен-Пьер, в полумиле от Кале.

Между тем дочь ее, Диана, подрастала и обещала быть прелестной. Леди Гамильтон еще могла наслаждаться счастьем близ своей дочери. Но уже несколько лет она составила себе привычку пить; она пила до опьянения. А когда она была пьяна, у нее была одна только мысль – умереть.

– С меня довольно! – повторяла тогда она. – О! Иметь мраморный дворец и прозябать потом в кирпичной хижине!.. С меня довольно! Оставьте меня, дайте мне броситься в воду. Ди, оставь меня!..

Бедная малютка Ди начинала плакать, когда мать вынимала из шкафа проклятую бутылку виски, напоминавшую Эмме ее родину.

– Матушка! Матушка! – упрашивал ребенок.

– Каплю!.. Одну только каплю!..

И по капле она напивалась до бесчувствия. И что особенно приводило в отчаяние Диану, так то, что от этого здоровье ее матери разрушалось. О! Ей не было надобности бросаться в воду; ее и так скоро должны были зарыть в землю. Это говорили все.

Однажды, вечером, в январе 1815 года, пользуясь отсутствием дочери, леди Гамильтон выпила столько водки, что на этот раз дошла до крайней грани. А так как никого не было, чтобы удержать ее, она задумала привести в исполнение свою идею. Она вышла из дому и отправилась к Кале. Она шла быстро и твердым шагом. Казалось, что для исполнения ее проекта адская жидкость, которой она в этот раз выпила около пинты, придала ей силы. Она дошла до порта.

– Наконец-то! – сказала она, созерцая океан, и внимательно прислушиваясь к шуму волн. И она пошла направо к склону…

Но когда она уже наклонилась, чтобы броситься, пять сильных пальцев схватили ее руку, и в то же время голос, который она узнала, не смотря на опьянение, сказал ей:

– Эмма Гарт! Куда вы?!.. Теперь слишком поздно! Теперь вы не так должны умереть!..

– Даниэль Гольборн! – пробормотала она.

* * *

Ее перенесли домой, потому что искусственная энергия, поддерживавшая её, оставила её; она не могла идти на ногах. При виде матери, Диана испустила раздирательный крик:

– Матушка!.. Матушка моя умерла!

– Нет, возразил Даниэль. – Не плачьте, мое дитя. Ваша мать не умерла.

Даниэль сидел у ее изголовья; несколько далее, побежденная природой Диана спала. Вдруг, протягивая к Даниэлю горячую руку, больная прошептала:

– Я чувствую себя лучше. Мне кажется, что мозг мой проясняется и пожиравший меня огонь потухает… Скажите мне, мой друг, каким образом вы здесь? Вы знали, что я живу здесь.

– Знал, потому что приехал для вас.

– Для меня!

– Для вас и вашей дочери.

– А! Так если я умру?..

– Я буду о ней заботиться; я буду любить ее, как любил ее мать.

– Ее мать?.. Вы любили меня?

– С первой нашей встречи, и любил так, как вы никогда не были любимы, Эмма Гарт. Я так сильно любил, что, предвидя вашу будущность, чтобы избавить вас от нее, я хотел видеть вас мертвой.

Леди Гамильтон приподнялась с усилием, чтобы посмотреть на Даниэля, и снова падая на подушки, сказала:

– Ах! Если бы я знала это!

Дыхание ее затруднялось. Он наклонился к ней и спросил:

– Вы снова страдаете?

– Нет! – ответила она. – Я умираю… но я не страдаю… Лампа гаснет; ее оживлял последний блеск!..

– Хотите, чтобы я разбудил вашу дочь?

– К чему? У нее будет время наплакаться!.. Вы ее утешите… Ах! Вы любили меня!.. Вы любили меня, Даниэль!..

– Да!.. Но не думайте об этом, бедная женщина!.. Прежде, чем спрашивать меня, вы должны испросить прощение у Господа за ваши ошибки!..

– Да!.. О, да!.. А вы простите меня?

– От всей души! Умри с миром, Эмма Гарт!

Он приблизил губы ко лбу умирающей. Она невыразимо улыбнулась.

– Первый и последний… – сказала она. – Благодарю, Даниэль!.. Господи, прости меня!.. Боже, имей ко мне жалость!.. и…

Она не докончила. Лампа потухла навсегда.

Эмма Гарт в виде Ариадны. С картины Дж. Ромнея

Лола Монтец

Если чье либо существование было бурно, так именно этой женщиной. Ее история-роман, переполненный всякого сорта безумствами. Единственно, что смущает и оскорбляет в ее истории, так именно то обстоятельство, что во всей жизни Лолы тщетно бы отыскивали намек на сердечные чувства.

* * *

Когда то, – тому назад целые века, – если рождался принц или принцесса, то все дружелюбные феи, стекаясь к колыбели, одаряли ребенка физическими и нравственными совершенствами.

Однако это не мешало этому ребенку, когда он вырастет, проходить по жизненной дороге, усеянной колючками и терниями, разбросанными какой-нибудь старой и уродливой колдуньей, которую, к несчастью, позабыли пригласить на крестины.

И вот, подобно принцам и принцессам доброго старого времени Лола Монтец, столь одаренная всеми совершенствами, вследствие какой-то противоречивой силы, была лишена главного элемента, чтобы быть счастливой. Казалось, при ее рождении, какой-то злой гений сказал ей: «Иди! Ты будешь жить любовью и для любви, но жрица без веры, и поэтому презираемая сыном Венеры, во всю свою жизнь ты не будешь любить и не будешь любима ни кем. Как вечного жида наслаждения я приговариваю тебя странствовать из страны в страну, от человека к человеку. И когда ты умрешь, ни один из тех, которые дарили тебе самые жаркие ласки, не прольет о тебе ни одной слезы. Ни один вздох сожаления не ответить подобно эху, на твой последний, вздох.»

Вечный жид наслаждения. Пусть так! В этом отношении предсказание сбылось. Лола Монтец посетила все пять частей света, и от нее зависело открыть шестую, чтоб посеять там поцелуи.

Но что касается этого единственного вздоха сожаления, этой единственной слезы, которой ее лишили – пророк несчастья ошибся. Более чем вероятно – некто сожалел и плакал о Лоле…

* * *

Испанка Лола Монтец, – испанка по имени, по языку, по поведению, по цвету кожи по глазам, по волосам, – испанка по всему, вовсе не была испанка, а швейцарка, ибо родилась 22 апреля 1819 года не в Севилье, как утверждают некоторые биографы, а в Монтрозе, в Швейцарии.

Правда, в жилах у нее текла иберийская кровь по матери, Розиты Монтец, из Гаванны. Но отец ее, лейтенант Жильберт был ирландец. По причинам, которые нам неизвестны, лейтенант Жильберт, связанный с Розитой только узами нежного согласия, – нашел удобным в одно прекрасное утро быстро разорвать эти узы, и покинутая мать и ребенок переселились из Швейцарии в Англию. Они поселились в Бате в графстве Соммерсет.

Розита Монтец нашла в этом городе мужа, настоящего мужа, несколько зрелого – пятидесяти пяти лет, – когда ей едва было тридцать…. И при том, не очень заботясь о прошедшем своей жены, супруг предлагал такую улыбающуюся для нее будущность! Не будучи богатым, бумажный фабрикант, Обадия Крежи, жил в полном довольстве. И Розита Монтец поспешила переименоваться в миссис Крежи.

И с согласие своего мужа, ее первой заботой было поместить их дочь, маленькую Лолу в превосходный пансион, находившийся на королевской площади и управляемый достойной уважения леди Олдридж, – ее научили там всему, чему она хотела научиться. А Лола хотела знать все. Она училась говорить по-английски, по-французски, по-итальянски, по-испански, по-немецки, танцам, музыке, рисованию… Она даже выучилась – о чудо! – тому, что ей там и не преодавали: любви. Но у ней было столько талантов!..