и даже психологическая детализация сочеталась со схематичностью всего мира в целом. С откровенными пробелами в социальном, историческом, экономическом, техническом и прочих смыслах. Не просто неубедительность, а фундаментальная несостоятельность, невозможность, в которой мы, тем ни менее, жили не год и не два. Мир как некая фантасмагория.
Ландыш жадно глядела мужу в рот, вдруг превратившись в прежнюю глупенькую Ландыш, и высказала своё мнение, – Я нормально тут жила. Мне даже нравилось. То, что мы с тобой любили друг друга и вместе сотворили нашу дочку это для тебя фантасмагория?
Радослав даже не взглянул на неё.
– Попытаюсь объяснить, что смогу, – тоном учителя начальной школы обратился ко всем Кук, с ласковой убеждённостью, обращаясь уже к Ландыш. – Здесь нет никакого человечества в нашем понимании. Ни белокожего, ни златоликого, ни бронзово мордатого. Никого тут нет, кроме нас и чистого разума планеты под данным ей нами названием «Ландыш». Но у неё есть и собственное имя. Первые колонисты назвали её Ирис – сиреневый Рай. Вначале у неё не было предпочтения, кем ей себя явить, – мужчиной или женщиной. Потом уж разум планеты Ирис решил, что женщиной ему быть интереснее.
– Какой он, или она? Как себя подаёт при контакте? – подала голос потрясённая Вика.
– Она в том спектакле, что поставила для нас, своих гостей, была Сиренью. Спектакль не означает, что всё было понарошку. Мы жили самой настоящей жизнью, а те люди, которых она в своё время поглотила, являлись самыми подлинными. Живыми. Они стали частью её планетарной души, но вовсе не утратили своей индивидуальности. Время от времени она позволяет им воплощаться и жить в мире, который для них декорирует. И сама она живёт самой подлинной жизнью, всегда оставаясь собою при любой смене этих декораций. Как талантливая актриса всегда остаётся собою, воплощаясь в разные роли, так и она. Правда, она очень уж подвижная и текучая и не может долго удержать себя в стабильной форме. Поэтому даже в процессе одной игры, она может представать в разных лицах. То она старуха на переправе. То магиня.
В самом начале игры она сунулась и к тебе, Радослав, под видом твоей первой жены Нэи. Конечно, никакая Нэя к тебе прийти уже не могла. Сирень тебя прощупала и убедилась, что ты ей не по зубам. Тебя охранял твой Кристалл, подаренный тебе некогда на Паралее. Ты не был тем, кого она смогла бы усвоить, сделав частью себя. Поэтому ты один скучал тут и был не задействован в игре. Такою же защитой ты наделил и Ландыш, надев на неё кольцо Нэи. Она также не была затронута Ирисом – Сиренью, но частично, всё же… скажу так, была вовлечена в игру. А тебя, Викуся, спасло то, что когда тебя информационно она использовала в том смысле, что дала тебе роль Лоты – Лотоса Ароматного, Радослав ради непонятной и уже своей игры также надевал на тебя кольцо Нэи. Что тебя и спасло от поглощения Сиренью. Но ты была почти на грани, что и стало причиной трагического происшествия со златолицей девушкой. Так что у тебя было тут две роли и несколько выходов на сцену под разными ликами. То вышивальщицы, то врача-спасительницы, она же моя жена, коей ты, впрочем, и осталась.
– Нет! – вскричала Вика и схватилась за грудь. – Что-то у меня болит в области левого лёгкого, а исследования ничего не выявили, – сделала она оправдание в сторону аудитории слушателей – Я же ничего не помню такого, Кук! Опомнись! Я как жила в твоём имении, так и жила.
– Иногда жила, а зачастую спала! – не щадя её, ответил Кук.
– Что значит, спала? Где конкретно я спала?
– Твой разум, когда ты воплощалась в Лоту, спал и тобою овладевала Сирень.
– Как это? Я же исцелила Лоту от раны! Саму себя, что ли?
– Да никого ты не исцеляла! Тебе это приснилось.
– Выходит, и мне? – подала голос Ландыш. – Я же видела одновременно и Лоту и Вику в одном месте.
– Ты тоже как бы видела сны наяву…
– Не могла я быть блудницей! – перебила его Вика и порозовела от гнева, что происходило с нею очень редко. Она едва не плакала. – Как бы я могла раздвоиться, если Лота жила в твоём имении? Из-за твоей возводимой напраслины у меня не хватает дыхания… Ой-ой! Задохнусь точно! Мне нельзя волноваться…
Обращаясь к Куку, Вика не сводила глаз с Радослава, поскольку и он весьма странно изучал её, как впервые увидел. Но никакого сочувствия к себе она с его стороны не ощущала. Скорее, оторопь, вызванную рассказом Кука. Радослав смотрел на Вику, словно бы решая, а не сомнительная ли подделка под человека перед ним?
– Ты никого не спасала, – мирно и ласково убеждал Кук, опять входя в роль школьного учителя, доносящего знания до особенно непонятливых детей, отсталых в развитии, – Это была всего лишь роль, солнышко. Не воспринимай же всё буквально в земном смысле. Тебя наделяли другой аватаркой. Ты, вроде как, расщеплялась на деятельную и спящую части. Рядом с тобою толклась голограмма Лоты, вовсе не наделённая настоящей человеческой душой. А блудница в тебе спрятана, как во многих и многих, по виду приличных, женщинах. Но так глубоко, Викуся, что ты самой себе в том никогда не признаешься. Согласись со мною, твоим домашним психотерапевтом, что ты всегда мечтала быть тою, от которой мужчины сходят с ума.
– Чтобы я… чтобы я… – Вика хватала воздух, приоткрыв чрезмерно пухлые губы и выдувая из себя воздух, вызвав острую неприязнь у Радослава. Ему и так-то не нравилась губастая Вика, а тут она выпятила их настолько, что его так и подмывало сказать; «Закатай свои губы обратно»!
Вика протянула к нему руки, будто просила прощения за вину, которой же не было! Но он посмотрел на неё как на кошку, вылезшую из грязной лужи. Разговаривать с такой бессмысленно, лишь бы не прыгнула на колени! Если б она вздумала кинуться к нему, умоляя не отождествлять её со столь позорной и навязанной через насилие над её разумом ролью, он точно отпихнул бы её как ту же паршивую кошку.
На всякий случай, он отодвинулся ото всех подальше. Заодно и от Ландыш, ставшей для него той самой бесцветной и малоумной девушкой, похожей на мальчика, когда он и увидел её впервые, попав в звездолёт Пелагеи. Он не желал видеть рядом с собой никого, презирая всех скопом, – выродившегося в монстра Кука, несчастную раскосую врачиху, бывшую жену-дурочку, вымуштрованных сыновей Кука, исключая детей, – Алёшку