Читать интересную книгу Необычайные похождения с белым котом - Лев Усыскин

«Что ж – ты в самом деле удивительный человек: в этом городе имеется пара лекарей, но оба они держатся за свое ремесло, как утопающие за соломинку. Едва ли они способны к чему другому – да, впрочем, и врачевание их тоже не вызывает у меня особого доверия: стоит одному из них сказать что-нибудь, как другой обязательно скажет обратное!..»

С этими словами граф засмеялся, одновременно махнув рукой слугам. Те проворно выбежали вперед и с муравьиной суетливостью принялись скатывать подаренный Гурагоном ковер, давая тем самым понять, что аудиенция окончена.

Вернувшись домой и оставшись наедине с собой, Гурагон какое-то время молча сидел в сосредоточении. Затем достал из походного сундука средних размеров серебряное блюдо с золотой инкрустацией. Протер блюдо полой одежды и отложил в сторону. Вновь сунул руку в тот же сундук, пошарил там, не глядя, и извлек, наконец, на свет божий обыкновенный каштан – коричневый и гладкий. Зажал его меж ладоней и, продержав там какое-то время, словно бы согревая, осторожно опустил в отложенное блюдо:

«Ну, Печальный Дух Одиночества, поглядим, как ты послужишь мне сегодня…»

Двумя руками он взял блюдо за края и, вглядываясь в собственное отражение на его донышке, принялся катать каштан по кругу:

«Появляйся, заклинаю тебя Всемогущими Силами Зла… появляйся немедленно, Ленивый Дух… появляйся скорее, ибо вызываю тебя я, хозяин твой и повелитель!.. слышишь ты меня или нет?..»

Губы Гурагона пересохли, словно в бреду, на висках же и на лбу выступили капельки пота – видно было, что произносимые слова даются ему с необычайным трудом:

«Заклинаю, заклинаю тебя… появись и встань передо мной… появись и встань… послушный и быстрый…»

Он все гонял и гонял свой каштан по серебряной дорожке, раскачиваясь всем телом и не переставая пристально вглядываться в блестящий круг. От напряжения глаза его начали уже слезиться, однако Гурагон не ослаблял внимания даже на самую малую долю:

«Приди же… приди же сюда, Строптивый Дух Одиночества!.. явись ко мне, ибо иначе я преумножу стократно твои мучения в холодном мире призраков!..»

Но вот, наконец, что-то изменилось, как видно, в серебряном зеркале – Гурагон слегка отпрянул и, прекратив раскачиваться, впопыхах забормотал:

«О-оо, Печальный Дух… о, каков ты, долгожданный!.. о, несравненный слуга и раб – всегдашний исполнитель желаний и разрешитель неизвестности!.. о, покорный во всем, – встань же и слушай меня!»

Гурагон перевел дыхание. Казалось, он тащит на своих плечах тяжелый куль либо поднимается по длинной-предлинной лестнице с крутыми ступенями – так напряжены были все его мышцы:

«Стой же и слушай, – он вновь вперился взглядом в свое блюдо, – Покинь свою холодную темницу сейчас же – и обрети себя в этом несчастном городе: просочись бесплотным дуновением во все дома и хижины, во все дворцы и тюрьмы, амбары и хлева… Найди же того, кто делает то, что я ищу, и, найдя его, узнай, успел ли закончить он свою работу… найди же его, не откладывая, но не спугни… останься невидим и неосязаем… ты слышишь меня, о Покорный Дух?..»

Гурагон вновь отпрянул назад – теперь глаза его были закрыты, хотя губы все еще продолжали нашептывать какие-то неведомые слова. Так прошло с четверть часа, не меньше, но вот, наконец, веки колдуна раздвинулись, он опять вонзил свой взгляд в серебряное донце и, однако, тут же отвел его прочь:

«Ты видел его?.. Да… ты видел его! О, несравненный слуга, превосходящий самых верных слуг! Ты видел его!»

Гурагон засмеялся от радости:

«Ты видел! Ты видел его! О, я благодарен тебе, Печальный Дух!.. – Гурагон едва не захлебывался собственным смехом, – Где же он? Сумел ли закончить уже свое дело?»

Колдун было склонился над вещим своим блюдом, однако тут же выпрямил спину и закинул назад голову, словно бы получив удар:

«Не закончил… ай-да!.. не закончил еще… надо ждать… – ненужное теперь блюдо со стуком упало на пол, – Что ж… пусть так… подожду… – руки колдуна тряслись, – Подожду, он от меня не уйдет!.. подожду… ждать осталось немного…»

Последние слова вырывались из уст пополам с хрипом – повалившись навзничь, Гурагон изогнулся несколько раз в конвульсиях, ломая руки, словно одержимый припадками, но вскоре тело его распрямилось, веки сомкнулись, дыхание успокоилось. И уже мгновение спустя колдун спал на полу обычным сном мертвецки уставшего человека…

20

А между тем в доме Мастера Альбрехта все шло обычным своим чередом. Пришла настоящая весна, и немногочисленные городские деревья покрылись трогательным кружевом молодой листвы. Впрочем, сам хозяин дома возможно и не заметил, что время года сменилось, – большую часть дня он, как и прежде, проводил в своем лабораториуме, выходя оттуда на свет божий лишь к позднему обеду. Судя по всему, дело у него продвигалось, – заходя время от времени в лабораториум, Гретхен всякий раз находила его в хорошем настроении и преисполненным энергией. Ей даже подумалось, что пробуждающее действие весны тоже внесло здесь свою тихую лепту.

К началу мая, однако, это его лучезарное настроение все же несколько подпортилось:

«Неблагоприятная расстановка звезд повергает мои труды во власть Сириуса… препятствуя поискам и затрудняя путь…» – временами жаловался он девочке, продолжая, несмотря на это, свои опыты с прежним, если даже не с удвоенным рвением. Выросшая в деревне, среди тяжелого крестьянского труда, Гретхен, тем не менее, и вообразить не могла прежде, что бывают такие невозмутимые и упорные люди!

В один подобный день, не предвещавший, казалось, никаких неожиданностей, Мастер Альбрехт вышел утром к завтраку, съел, не проронив ни слова, то, что подала на стол Гретхен, затем поднялся и, пребывая по-прежнему в молчаливой задумчивости, ушел к своим тиглям и пеликанам. Когда час или два спустя Гретхен заглянула в лабораториум, старик был полностью погружен в работу. Длинными щипцами достал он из внутренностей атанора какой-то сосуд с кипящей тяжелой жидкостью, затем перелил ее в другой, на дне которого покоилась пригоршня синих прозрачных кристаллов. Встретившись, обе субстанции отчаянно возмутились друг дружкой – старик едва успел отдернуть голову, дабы уберечь глаза от полетевших во все стороны раскаленных брызг.

«Не надо ли чем помочь, Мастер Альбрехт?» – поинтересовалась Гретхен, как обычно, однако тот лишь в ответ, не глядя, мотнул головой из стороны в сторону. Видно было, что говорить ему теперь некогда.

Зная, что хозяин ее не прогонит, девочка присела в углу на маленькую скамеечку – ей хотелось посмотреть, что будет дальше. Однако просидела она так совсем недолго – уже четверть часа спустя Гретхен послышалось вдруг, что кто-то стучит внизу у входа. Вспомнив, что в это как раз время должен был прийти трубочист, она рванула туда впопыхах – забыв, вопреки всегдашним просьбам Мастера Альбрехта, тщательно прикрыть за собой дверь в лабораториум. Эта во всех отношениях случайная оплошность, похоже, и привела к тому, что… но, впрочем, обо всем по порядку!

…Разговор с трубочистом затянулся дольше, чем Гретхен предполагала: сперва никак не могли выбрать день, в который он явится со своими помощниками и инструментами освидетельствовать давно не чищеный дымоход, затем довольно долго рядились о цене этой работы. В общем, когда за трубочистом, наконец, захлопнулась дверь, девочка вздохнула с явным облегчением: теперь можно было вернуться в лабораториум, продолжить наблюдения за таинствами Мастера Альбрехта…

Она поднялась на второй этаж и уже потянулась было к дверной ручке (укорив себя попутно за оставленную щель), как вдруг эта дверь распахнулась сама собой и на пороге лабораториума появилась фигура его хозяина. Не ожидавшая этого Гретхен поневоле отшатнулась – и в следующий момент застыла в изумлении: руки Мастера Альбрехта крепко держали… кота Тимофея, перехваченного поперек туловища самым немилосердным образом. Но даже не это поразило девочку сильнее прочего – ее внимание мгновенно приковала к себе задняя часть котовьего тела: примерно от середины спины и дальше, захватывая не менее трети длины хвоста, шерсть животного светилась холодным голубым светом красивейшего, ни с чем не сравнимого оттенка! Гретхен показалось, что она спит, – она зажмурила глаза, затем вновь их открыла, однако все оставалось по-прежнему: наполовину выкрашенный Тимофей величественно светился в полумраке лестничного проема.

Наконец Мастер Альбрехт опустил животное на пол – Тимофей поднялся на несколько ступеней вверх по лестнице, сел, подобрав хвост, и тотчас принялся вылизывать свою шерстку:

«Фу-ты, гадость какая… беда просто с вашими затеями, ой, беда – стоит раз зазеваться, и обязательно вымажешься тут же какой-нибудь дрянью… еще, небось, ядовитой, как водится!..»