же есть?
Наташка обожала норвежцев. Обожала все их эксперименты, и когда кто-то включал диск, её глаза сразу же загорались диким, радостным огнем. Я же подсадил её на акустический фолк. Этот жанр в компашке любил только я. Ну и Балалай мог иногда послушать, когда от тяжеляка сносило крышу и он улетал в объятия наркотических богов.
Наташка, послушав моих любимцев «Vali», которые были у меня на кассете, настолько прониклась, что заебала всех продавцов во всех музыкальных магазинах города, чтобы они нашли ей что-нибудь похожее. Я любил наблюдать за ней, когда первые неторопливые аккорды начинали звучать из колонок. Наташка забавно прищуривала глаза, её лоб разглаживался, а на лице появлялась улыбка. Не такая, как обычно: саркастичная или грустная. Наоборот, это была задумчивая улыбка счастливого человека. Порой мне казалось, что в такие моменты я вижу Наташку настоящую. Такую, какой её никто и никогда не видел. Многие из нас носили маски, но я неоднократно видел, как они спадают. Наташка же свою маску снимала лишь передо мной. А я был этому только рад.
– Иногда хочется стать птицей, – тихо говорила она, слушая в двадцатый раз по кругу «Vali» или «Estatic Fear». – И улететь куда-нибудь высоко, за границу облаков и сизых гор. Лететь под эту музыку и ни о чем не думать.
– А меня-то возьмешь? – усмехался я, заставляя и Наташку улыбаться.
– Возьму. А сейчас закрой глаза и представь, что мы птицы. Летим высоко. Летим далеко. И никогда сюда не вернемся. А впереди только солнце и ветер…
У Наташки на щеках блестели слезы. А я молчал и грустно улыбался, смотря на неё.
Глава четвертая. «Другие» вписки. «Другие» нефоры.
Чем глубже я проникался металом, тем больше его становилось в моей жизни. Старые друзья детства, вроде того же Макса Трубина, ставшего скинхедом, ушли. Зато пришли новые. И несмотря на то, что наш городок нельзя было назвать большим, других неформалов в нем было много.
С кем-то я знакомился на тусах, которые устраивал Слепой Пью. Пью дорожил своей репутацией, и чем старше становился, тем скучнее становились устраиваемые им тусовки. Нет, бухла там было в избытке. Не было свободы. Пью в какой-то момент ударился в религию и начал задвигать, что ругаться плохо, вести себя аморально плохо, поклоняться Сатане плохо… Да все плохо, что не попадало под новые убеждения Пью. В итоге на его тусовки стали собираться исключительно цивильные нефоры, пиздюшня, боявшаяся пиздюлей, и прочий духовный сброд. На одной из таких тусовок Кир дал Слепому Пью в здоровый глаз и, плюнув на старого товарища, ушел, чтобы больше не вернуться.
Остальные нефоры устраивали тусовки исключительно для своих компашек, и попасть на них можно было лишь в одном случае. Если ты знал кого-нибудь из приглашенных. Мы знали многих. С кем-то знакомились на рок-фестивалях, которые проводились летом в нашей области. Изредка такие фестивали посещали забытые миром русские рокеры, но чаще всего на сцене рубились местные метал- и панк-команды. С другими знакомились на тех же вписках и квартирниках. Порой пересекались на улице, цеплялись языками и уходили уже знакомыми. Но основная масса знакомилась в магазине «Черное солнце» – единственном месте, где можно было купить лицензионные диски и пластинки, в том числе и метал.
Хозяин магазина, Гоблинс, в миру дядя Сережа, знал почти каждого нефора нашего города. Потому что последним больше некуда было идти. Или на блошиный рынок, где продавались пиратки и mp3-сборники, или в «Черное солнце», где можно было купить лицуху, шмотки, журналы и прочий хлам по типу перстней из нержавейки, напульсников из дерматина и китайских косух, которые облазили с первым морозом.
Зато стоило спуститься по гладким ступенькам, открыть дверь с криво нарисованным черным солнцем, как ты сразу понимал – я дома. У одной стены стояли стеллажи с винилом, который покупали исключительно фанаты. Рядом с ним, почти у самой кассы, прилавок с популярными на тот момент исполнителями разных жанров – от попсы до рэпа. Над кассой висят те самые китайские косухи, шарфы и флаги. А в другой комнате, если пройти зал с винилом насквозь, царил один лишь метал. Даже у грайнда был свой отдельный стеллаж, что уж о других жанрах и поджанрах говорить. А за кассой в любое время года стоял сам хозяин – широкоплечий, хромающий на правую ногу Гоблинс. Он, казалось, знает о метале все. Помнится, как в первые разы я, робея, подходил к нему и просил дать что-нибудь вроде «Dimmu Borgir». Гоблинс сразу становился серьезным, лоб перечеркивала суровая морщина, и он на секунду задумывался.
– Какой альбом зашел? – спрашивал он.
– «Enthrone Darkness Triumphant», – отвечал я, вытаскивая из кармана листочек с записанным названием. Дядя Сережа кивал, брал меня под руку и отводил к стеллажу с блэком. Затем буднично тыкал пальцем в нужные джевелы.
– Этот, этот и… вот этот, если любишь мелодизм и клавиши в блэке.
– Спасибо, дядь Сереж, – улыбался я и, взяв рекомендованное, отправлялся в темный угол, где стоял проигрыватель с наушниками. А затем следовал мучительный выбор – найти тот самый альбом, который будешь слушать на протяжении месяца. Лицуха была дорогой, и я нечасто мог позволить себе что-то новое. Но иногда до одури хотелось именно лицуху. С буклетом, качественной полиграфией и звуком, в отличие от пиратского дерьма с блошиного рынка. Был еще один плюс. Гоблинс никогда никого не гонял, и если ты занял проигрыватель, то можешь слушать столько, сколько надо. Для этих целей в магазине стояло три проигрывателя, и еще один плеер дядя Сережа держал под прилавком. На всякий случай. В итоге я всегда уходил с одним, а иногда и с двумя дисками, если не мог определиться.
Правда, иногда мы злоупотребляли добротой Гоблинса. Жаба и Кир порой пиздили диски, но делали это по-хитрому. Накопив денег, они приходили в магазин, брали горку дисков и топали к проигрывателю в темный угол, откуда дядя Сережа не мог их увидеть. Понравившийся диск, который хотелось иметь в коллекции, забирали целиком. А остальные воровали: подкладывали под тот, который покупали, или прятали в многостраничном буклете по диску на разворот. Естественно, Гоблинса одурачить было сложно, что он однажды и подтвердил, когда Жаба, оборзев, спиздил кучу дисков, засунув их себе за пазуху и позорно спалился, рассыпав их на кассе. Кир, увидев это, побледнел и хотел было съебаться, но дядя Сережа как-то слишком грустно на него посмотрел и покачал головой. Кир не стал спорить и,