есть? – спросил Кир. Я кивнул. – Тогда сначала туда, а потом на Арбат. А то Жаба с голоду помрет. Как мы без него угорать-то будем?
Москва встретила нас гулом, бегущими прохожими и холодной погодой. Но мы, разгоряченные бухлом, сильнее закутались в косухи и почти бегом помчались к метро, чтобы с Киевского вокзала доехать до Маяковки, где находилась та самая пельменная. Правда, на месте нам пришлось немного постоять в очереди, выслушивая до кучи развонявшегося Кира, но когда мы наконец-то заняли один из столиков и нам принесли пельмени с водкой в запотевших стаканах, Солёный неожиданно смилостивился.
– Вот это заебись, – отдуваясь, буркнул он, засовывая последний пельмень в рот и активно работая челюстями. – Как в детстве, а, Дьяк?
– Ага, – улыбнулся я. – Помнишь, еще в пачке такой белой продавались? Домой придешь с магаза, кастрюлю вскипятишь, потом пачку эту откроешь и в кипяток. Лаврушку с солью добавил, и все.
– У меня мамка только самолепные жалует, – сказал Жаба.
– Кудряво живешь, – хмыкнула Ирка, но Жаба махнул рукой.
– Не. Не в этом дело. Она вбила себе в голову, что самолепные полезнее. И мы на их готовку два дня всегда тратили. Лепишь их, сука, лепишь, а они не кончаются. Пальцы уже скрючились, а мамка новую кастрюлю с фаршем на стол ставит. Хорошо хоть сейчас меньше стали готовить. А в детстве так заебывало, ужас просто.
– Бедняга, – рассмеялся я. – Уж лучше пельмени самолепные жрать, чем макароны слипшиеся без нихуя, потому что даже масла сраного нет.
– Это да, – кивнул Жаба и поднял стакан. – За поездку?
– За поездку! – хором сказали мы, а я добавил: – Погнали уже, а? А то весь день тут проторчим. Вон уже ханыги косятся, словно их печени лишили.
– Да и похуй, – покачал головой Кир. – Но ты прав. Пройтись надо. А то я прям тут ща лягу и усну. И нахуй Каннибалов с их концертом…
Мы прошлись от Маяковской до Арбата. По пути вертели головой, рассматривая большой город и спешащих людей. Даже с гопниками московскими столкнулись, которые попытались доебаться до нас, но самый дерзкий тут же осел на грязный асфальт, когда я врезал ему под дых, а Кир добавил ногой, вышибая не только дух из наглого тела, но и, кажется, клык из рта долбоеба.
Остальные два гопаря, переглянувшись, сорвались с места и скрылись в ближайшем переулке. Я рассмеялся и, застегнув косуху, повернулся к Киру. Тот уже обшмонал гопника и вытащил у него из карманов не только всю наличность, но и дешевую мобилу, которую сунул себе в карман.
– Ссыкуны какие-то, – сказал он, когда мы пошли дальше. – Нашим такая пиздюлина все равно что пощечина.
– Угу, – кивнула Ирка. – А эти странные. Хуль они своего бросили?
– Хуй знает, – пожал я плечами. – Поняли, что не вывезут, и съебались. Гопарь везде гопарь, Ириш.
– Погнали, пока цивилы ментов не вызвали, – поторопил Олег. Кир чуть подумал, вытащил из кармана отжатую мобилу и бросил её рядом с гопником.
– Нахуй. Еще отвечать за этого долбоеба, – сплюнул он и, засунув руки в карманы, поплелся за нами.
На Арбате мы некоторое время постояли у стены Цоя. Жаба, питавший страсть к его творчеству, даже прослезился. Мне было похуй. Я «Кино» не котировал. Ирка тоже. А Кир в последнее время ударился в блэк-метал самой разной направленности. Только Балалай худо-бедно поддержал Жабу. Сказалась музыкалка по классу гитары и сотни вечеров, когда Олег исполнял роль барда, наяривая на гитаре бессмертные хиты Цоя для своих дворовых пацанов.
Рядом толкались грязные киноманы, и я невольно морщился, когда кто-то из них задевал меня рукой, проходя мимо. Пара девчушек помладше рыдала навзрыд, поглаживая нарисованный на потрескавшейся штукатурке портрет Цоя, над которым кто-то криво вывел: «Витя не умер. Он просто вышел покурить». Потом они сделали пару фоток на дешевый «Кодак» и, моментально прекратив рыдать, убрались восвояси.
– Актрисы, блядь, – фыркнул Кир, закуривая сигарету. – Ставлю зуб, что в следующем «Dark City» будет фотка этих пёзд и слюнявая подпись: «Ебать, как мы скорбим по Вите».
– Да ладно. Позеры были, есть и будут, – ответил я, провожая взглядом двух ментов, проявивших к нам ленивый интерес. – Погнали уже. Вон уже сопровождающие нарисовались.
– Пошли, – поддакнула Ирка и, взяв Жабу за руку, силком оттащила от стены. Жаба чуть подумал и повернулся к Киру.
– Может, пожрем пойдем? – спросил он, заставив нас рассмеяться.
– Нездоровая хуйня какая-то, Жаб. У тебя или глисты, или внутри Куато сидит, у которого ты еду пиздишь, – ответил ему я. Жаба надулся, но тут же улыбнулся, когда его желудок выдал переливчатое ворчание. – Ладно. Я не против поесть. Что-то пельмени быстро выветрились…
– Погнали в МакДак, – предложил Олег. – А потом уже к Горбушке выдвинемся.
– А чо так рано? – недовольно спросил Кир и понимающе кивнул, увидев тяжелый взгляд Балалая. – А… Телок склеить хочешь. Лады, братан. Это святое.
В начале шестого мы вышли со станции «Багратионовская» и направились к клубу, продолжая вертеть головами, потому что от скопления волосатых всех сортов и размеров натурально рябило в глазах. Мимо нас протиснулся здоровенный детина в балахоне «Nile». Он вел за руку пацаненка лет десяти, тоже одетого в черный балахон.
Чуть поодаль группка панков с кривыми ирокезами распивали без палева водку. Стоящие в двух шагах от них менты лениво курили и не обращали на панков никакого внимания.
– Блядь, – восхитился Кир. – У нас бы уже приняли.
– Столица, хули там, – отмахнулся Олег. – Тут всем поебать. Будут пеленать, когда в откровенную неадекватовку скатываться начнут.
– Каннибалы! – заорал какой-то пьяный пацан, тормозя рядом с нами.
– Кипелыч! – заорала в ответ Ирка и пихнула пацана в грудь. Тот шлепнулся на жопу и рассмеялся. – Дебил, блядь.
– Чо ты ругаешься? – улыбнулся Кир. – Рад человек.
– И обоссался до кучи, – хмыкнул я. Светлые джинсы пацана потемнели, и к нам потекла тонкая струйка.
– Так от радости и обоссался, – не сдавался Кир. – Мы ща тоже обоссымся. Надо только пиваса купить.
– Вон точка, – махнул рукой в сторону Жаба.
– Вот и заебись. Ща затаримся.
Купив пива, мы пошли дальше, обсуждая предстоящий концерт. От радостных лиц, витавшего в холодном воздухе перегара и дыма становилось приятно на душе. Мы даже попрыгали с какой-то компашкой под хрипящую из потертого бумбокса «I cum blood», а Балалай подстрелил косячок, обняв за талию пьяную девчонку в дырявой косухе. Редкие цивилы шарахались от волосатых так, словно на улицы хлынули зомби и миру настал пиздец. А может, так оно и было. Но я все равно радовался, как ребенок, понимая, что очень