объективных обстоятельств. Чтобы признать свои ошибки, надо быть мужественным человеком.
— Чтобы признать свои ошибки, действительно нужно мужество. Но чтобы признать ошибкой единственный разумный вариант проекта, значит оказаться или дураком, или подлецом.
— Сколько еще таких участков в Управлении?
Пустовойт ожидал этот вопрос.
— Ещё? Один.
— Сулуматский?
— Я чувствовал, что ты уже начинаешь догадываться.
— Там черт знает что понаворотили с документацией. Изобрели бы что-нибудь более правдоподобное, как здесь, например. — Повернулся к Голованову: — Отдаю тебе должное. Террасовое внедрение створа ты сделал на пятерку с плюсом. Да и оконтурил мастерски. — Он снова повернулся к Пустовойту: — Неужели за все время тут не была задействована ни одна буровая?
— Так грубо мы не работаем, — усмехнулся начавший было успокаиваться Пустовойт. — Конечно, работала. Но всего одна, а не три, как положено. И всего два месяца, а не год. Зато на Чульмакане мы выполнили годовой план значительно раньше. Управление получило дополнительное финансирование.
— Понятно.
— Не вижу в этом никакого криминала! — закричал Пустовойт. — Мы работаем в экстремальных условиях. Не хватает людей, техники, стройматериалов. Дороги? Сам видишь, какие здесь дороги. С поставками заказчик еще и не чесался. А так мы получаем хоть какую-то свободу маневра. Смогли обеспечить людям приличный заработок, премии. В два раза снизили текучку. Люди работают, не жалея себя. А ты хочешь все это сломать. Если мы начнем строить здесь, через месяц в Управлении некому будет работать. Мы это уже проходили
Бабушкин испуганно съежился и тронул за локоть Веселова:
— Зачем он кричит? Когда правильно думаешь, не надо кричать. Молчать надо.
— А как тогда узнать, что ты правильно думаешь? — отмахнулся увлеченный спором Веселов.
— Зачем узнавать? Если правильно, значит, правильно.
Все внимательно наблюдавшие за Зарубиным, стали догадываться, что он, кажется, принял окончательное решение. Слегка насмешливое до этого выражение его лица сменилось суровой решимостью.
— Что ж, подведем итоги, — начал он, предварительно выдержав несколько затянувшуюся паузу. — Поскольку послезавтра меня в министерстве не будет, рассмотрение моего предложения о пересмотре проекта снимается. Строительство на Чульмакане будет продолжаться, и я со своей стороны буду обязан сделать все, чтобы оно как можно быстрее и успешнее было завершено. А значит, поднимать вопрос о фальшивых участках не имеет уже ни малейшего смысла. Может быть, придется создать ещё парочку. Как вы на это смотрите, Борис Юрьевич?
— Думаю, что это будет уже перебор.
— Вы правы, четыре — это уже перебор. Лучше совсем ни одного. Так что будем строить все-таки здесь.
— Рад, что ты не теряешь чувство юмора. С чего начнешь?
— Поговорю с каждым из вас. Это для начала.
— Забавно, — попытался улыбнуться Пустовойт. — Может, начнешь с меня?
— Можно с тебя, — согласился Зарубин. — Пойдем.
— Куда?
— Ну, не на улицу же. В какой-нибудь угол, где нам не будут мешать ни снег, ни ветер, ни прочие катаклизмы. Вплоть до закрытого перевала.
— Зачем же в угол? У Натальи Степановны комната, можно туда. Никто не услышит. Даже если ты меня будешь душить. Наталья Степановна, разрешите?
— Пожалуйста, — очнулась от своей глубокой задумчивости Наташа. — Но, может, вы уступите место женщине?
— Ни в коем разе, — даже руками замахал Пустовойт. — Женщины наедине легко сдаются. А мне хотелось бы, чтобы он не питал никаких иллюзий…
— Насчет иллюзий не ко мне, — оборвал его Зарубин. — Давно вышел из блаженного состояния излишней доверчивости. Пошли.
* * *
Первым в комнату вошел Пустовойт, подождал Зарубина. Остановились посередине комнаты, посмотрели друг на друга. Запах дорогих духов и небрежно сброшенная при торопливом переодевании на кровать женская одежда, казалось, наглухо отгородили их от оставшегося за дверью неуютного пространства заезжей.
— Я бы не пошел с тобой в разведку, — с места в карьер заявил Зарубин, стараясь придать предстоящему разговору ту степень откровенности, которая могла заставить Пустовойта окончательно выложить все подробности затеянных против него действий.
— Напрасно, — почти не задумываясь ответил тот, словно был готов к подобному началу разговора. — Я незаменимый исполнитель. Таких ценят везде. В том числе и в разведке.
— Если разведчик действует вопреки своим убеждениям, он погибнет.
— Что ты знаешь о моих убеждениях?! Что ты можешь знать о моих убеждениях, если я сам о них ничего не знаю. Убеждения… Слишком большая роскошь в моем возрасте. Особенно, в наше отвратительное время.
— Ты же прекрасно понимаешь, что строить надо здесь.
— Допустим, я понимаю. Я говорю — допустим… Что меняется?
— Прикинь, хотя бы приблизительно, сколько миллионов потеряет государство…
— Двадцать, тридцать, сорок… Думаешь, ТАМ этого не знают? — он показал пальцем наверх, и так и остался в этой позе, словно предупреждая о последствиях. — Через три, четыре года после пуска прибыль все перекроет. А на Чульмакане пуск будет на год, на два раньше. Все просто.
— Все просто для дураков и показушников. И, извини меня, для преступников. У них свои расчеты.
— Ну а я что могу? Лично я, что могу? Через полтора года на пенсию…
— Поддержи меня.
— Если бы я поддерживал все безнадежные начинания, я был бы сейчас прорабом, а не твоим заместителем.
— Не боишься ошибиться?
— При таких раскладах не ошибаются. Ты забыл элементарную истину — делать не то, что хочешь, а то, что возможно в той или иной ситуации.
— Плохо, если ты действительно так думаешь.
— Плохо, что ты так не думаешь. Я могу идти?
— Последний вопрос… Если строить будут все-таки здесь, ты будешь рад или огорчен?
— Буду удивлен. Безмерно.
У двери он невольно оглянулся на замершего в задумчивости посередине комнаты Зарубина, пожал плечами и вышел.
Опередив шагнувшую было к двери Наташу, Голованов решительно вошел в комнату. Начал прямо с порога.
— Если ты оставишь ее в покое, я помогу тебе.
— А если без условий? — резко развернувшись к нему, спросил Зарубин.
— В твоем положении можно быть и посговорчивее. Если, конечно, хочешь настаивать на своем. Или уже все, паснул?
— Считаешь, не стоит?
— Мне, что ли, считать? Это ты считай.
Зарубин подошел к нему вплотную, положил руки на плечи, внимательно посмотрел в глаза.
— Что с нами со всеми случилось, Пашка? Почему мы стали такими?
— Какими такими? Ну, какими такими?
— Мне кажется, мы были лучше.
— Стали умнее, только и всего. Чем умнее, тем труднее. А от трудностей портится не только характер, но и внешность. Когда-то девушки бегали за мной, теперь я бегаю за ними. Не очень успешно, надо признаться. Ты прав, мы действительно уже не те.
— Знаешь, почему появилась идея строить именно здесь?
— Мне абсолютно все равно, что и где ты собираешься строить.
— Врешь! Самому себе врешь. Мы разыскали твой старый проект ступенчатого террасного ввинчивания.