еще куда подаваться. Назад стенка гладкая, да и высоко больно. Я тогда еще летать не умел. Это потом уже. А тогда дуреть с перепугу начал. Ужас меня взял. Жить-то хочется. Костер сложить, так ни одной щепки вокруг не разгляжу. Примерз, зазнобился, пошевелиться не могу. Кровь не перестает никак. Воды бы сейчас, думаю. Вода все на свете спасает. Прислушался, вроде журчит где-то. А где, не видать почти ничего. Пополз помаленьку в ту сторону, где журчит. Ползу, ползу — нету ничего. Подо мной где-то журчит, только руку протянуть. Протяну — одни камни. И вокруг одни камни. Совсем мертвое место. Никак не соображу, в какую сторону ползти. Пока в камень большой не уперся. Все, думаю, здесь помирать буду. В щёлку за камень заползу, чтобы птицы не склевали, когда совсем дохлый буду. За камень заполз, лежу, плачу потихоньку. Себя жалко, бабу, что одна останется, жалко. Глаза закрыл, все что было вспоминаю. Ничего больше не будет, думаю, ни хорошего, ни плохого. Обидно, конечное дело, а что поделаешь, если в такую беду попал.
Бабушкин немного помолчал, почему-то оглянулся на входную дверь и почти прошептал:
— Потом свет появился. — И снова замолчал.
— Какой свет? — вклинился в затянувшуюся паузу Ефимов. Он даже записывать перестал, удивленный неожиданным поворотом рассказа.
— Свет-то, откуда? — придвинулся ближе к Бабушкину Веселов и слегка подтолкнул его, чтобы продолжал.
— Ты же глаза закрыл, говоришь, — пробурчал Кодкин, пристроившийся было подремать во время рассказа, которому, судя по всему, не очень доверял. Он еще и не такого понаслушался в нередких зимних рейсах по здешним местам.
— Глаза закрыл, а свет вижу, — улыбнулся своим воспоминаниям Бабушкин. — Открыл, тоже вижу. Совсем не такой, как днем или утром. Непонятный какой-то.
— Чем непонятный? Если можно, подробнее, — попросил Ефимов.
— Как туман, но очень такой светлый. То ли поднимается, то ли опускается откуда. Течет, однако. И гудит еще маленько.
— Туман, что ль, гудит? — заинтересовался наконец и Кодкин.
— Может, не гудит, но звук хорошо слышу. Как стонет кто-то. От большой натуги бывает. Хочешь что-то большое с места сдвинуть, а сил не хватает. Внутри себя стонешь. Только у себя не долго, поймешь и бросишь. А этот стонет и стонет. Думаю, сдвинуть что-то хочет. Оу-оу-оу-ууу… — попытался он изобразить непонятный звук. Даже глаза закрыл.
— Что сдвинуть-то? Кто этот? — одновременно спросили Кодкин и Веселов.
— Так хозяин, однако, — объяснил рассказчик.
— Черт, что ли? — подал реплику начавший прислушиваться к разговору Голованов.
— Зачем черт? — обиделся Бабушкин. — Черт злой, а этот добрый. Я руку поднял, а она светится. Кровь идти перестала.
— Так кто этот-то? — не отставал Кодкин. — Ты толком рассказывай, раз начал.
— Толком рассказываю, — обиделся Бабушкин. — Ты если ничего не понимаешь, лежи себе. Хозяин это ко мне пришел. Спасать чтобы.
— От которого ты убегал, что ли?
— Совсем дурачок ты. Хозяин наверху, вы его медведем называете. Он на своем месте хозяин, а этот на своем.
— Значит, черт. Сам говорил, что место чертово.
— Дай человеку рассказать спокойно, — рассердился Веселов. — Чего пристаешь на ровном месте? Спишь себе и спи, отдыхай.
— Нашел родную душу, — проворчал Кодкин. — Этот хоть свалился к черту, а ты сам к нему направился. По доброй воле.
— Разрешите дослушать, пожалуйста, — не выдержал Ефимов. — Любое, даже самое фантастическое на первый взгляд происшествие, покоится на вполне реальном основании. Надо только попытаться понять.
Заинтересовавшись разговором, подошли поближе Наташа и Пустовойт.
— Пока ничего фантастического, кроме этого непонятного света. Он вполне мог ему почудиться в его состоянии после падения. А еще я читал где-то недавно, есть такие светящиеся мхи. В определенный период они начинают светиться, — вмешался в бессмысленную, как ему казалось, беседу Пустовойт. — Интерпретации сего явления, у разных особей естественно, непредсказуемы и порой принимают самые фантастические толкования. Особенно в местах, подобных тем, в которых мы сейчас находимся.
— Места у нас действительно, — неожиданно вроде бы поддержал его Голованов. — С одной стороны, существуют, с другой — в любую минуту исчезнуть могут.
— Как это исчезнуть? — снова вмешался Кодкин, у которого сон явно не задавался.
— Элементарно, — объяснил Голованов. — После манипуляций и резолюций вышестоящего руководства. У них это не хуже, чем у черта получается.
— Коля, извините нас, пожалуйста, — умоляющим голосом попытался придать разговору первоначальное направление Ефимов. — Как вы спаслись все-таки? Кто вам помог?
— Золотая гора, однако, помогла, — загадочно улыбнулся Бабушкин. Ему явно польстило всеобщее внимание к его рассказу.
— А говорил — никаких там гор. Теперь гора откуда-то, — не унимался Кодкин.
— Зачем откуда-то? Там была. Внизу.
— Провал, что ли? — попытался уточнить Ефимов, снова что-то торопливо записывая.
— Зачем провал? Вниз идти долго надо, пока свет есть. Речка там, которую я слышал. Хорошая речка, чистая. Попил, умылся, совсем здоровым стал. Думаю себе: наверх никак не подняться, пойду вниз, однако. Идти легче. Речка тоже вниз бежит. Туман светлый, дорогу маленько видать.
— Там что, пещера или коридор какой? — спросил Зарубин, явно заинтересованный фантастическим рассказом.
— Коридор, однако. Как в шахте.
— Ты в шахте-то бывал когда? — проворчал Кодкин. — Или по телевизору в своей больнице видел?
— Зачем по телевизору? У вас тут рядом шахта есть. На том берегу. Я в ней сколько раз от дождя прятался. Обрушенная, правда, но пролезть можно. Костер разложу, переночую и дальше полетел. А там костра не разведешь — одни камни.
— Нету тут никаких шахт, — проворчал Старик. — И не было никогда. Здешнее золото на россыпях добывали.
— Ты не знаешь, Степаныч. Это сейчас добывали. А шахте тысяча лет. Может, больше, может, маленько меньше. Он когда рассказывал, точно назвал. Позабыл я. Думаю, какая разница — тысяча, две тысячи, мне все равно.
— Кто рассказывал? — спросил Веселов.
— Хозяин рассказывал. Я, когда до него там добрался, спрашиваю: «Куда теперь идти? Или здесь помирать буду?» Здесь, говорит, нельзя. Здесь я помер. Дальше иди. Иди и иди, пока живой свет не увидишь. Как увидишь, лети давай. Лети и лети, насколько сил хватит. Здесь тебе нельзя помирать. Здесь золото везде, я его караулю.
— С покойником, что ль, разговаривал?
— Зачем с покойником? С Хозяином.
— Он же сказал, что помер.
— Кому не скажешь, понять никак не могут. Говорят — привиделось тебе. Если я помру — помер, ты помрешь, тоже помер. А он помер и беречь остался. Золото беречь надо. Чтобы всем хватило.
— Я считаю, комментарии излишни, — снова вмешался Пустовойт. — Спасибо товарищу за интересный рассказ. Наш научный сотрудник постарается опубликовать его в своих научных отчетах. А нам, думаю, можно снова к столу. По посошку на сон грядущий.
— Лично я — за, — оживился