Читать интересную книгу Угрюмое гостеприимство Петербурга - Степан Суздальцев

Из дворца граф поехал в отделение, где пару часов провел, занимаясь государственными делами, и после отправился обедать к своему давнему другу Андрею Петровичу Суздальскому.

Его Александр Христофорович почитал одним из умнейших своих знакомых и полагал своим долгом встречаться с ним не менее двух раз в месяц.

— Как идут дела у Петра Андреевича? — поинтересовался граф, когда они сели за стол.

— Городит всякий вздор, — ответил князь, — вздумал водить дружбу с каким-то губернским секретарем, Германом Шульцем.

— Немец?

— Если бы! — обреченно сказал Суздальский.

— Так, значит…

— Именно, Александр Христофорович, — кивнул Андрей Петрович. — Самый настоящий. Разумеется, выкрест. Но все же…

— Вы говорили с ним об этом?

— Говорил, да что толку? Представь, вбил себе в голову ввести его в свет.

— Опрометчиво.

— Попросту глупо.

— А что же служба? — спросил граф.

— Да вот, думаю, пора возводить в надворные.

— Я завтра увижусь с министром иностранных дел…

— Не стоит, Александр Христофорович, — сказал Суздальский. — Он обещал зайти ко мне днями. Я послушаю, что он скажет, и если все, как я думаю, скажу ему назначить Петра Андреевича надворным советником. И пусть ушлет его куда-нибудь в Индию.

— Зачем же в Индию, Андрей Петрович?

— У тебя есть другие предложения?

— Есть одно, — кивнул граф Александр Христофорович, — почему бы не отправить его в Британию? Помнится, он всегда интересовался этой страной, ее нравами и обычаями.

— Мой сын слишком прямолинеен для Британии, — ответил князь, — слишком мало в нем дипломатии. Нахамит, чего доброго, молодой королеве Виктории — потом придется расхлебывать.

— У меня возникла идея, — сказал Александр Христофорович. — Ваш сын всей душой радеет за государственное дело. Я могу взять его под свой контроль и под свою ответственность.

— Хочешь сделать из него шпиона? — скептически усмехнулся Суздальский. — Как я уже говорил, он слишком прямолинеен. К тому же чертовски скверно дисциплинирован.

— У Петра Андреевича есть сильный недостаток — он не служил в армии.

— Да, — согласился князь, — в этом он сильно потерял. Здесь я, конечно, виноват. А может, пускай послужит? Отправится штаб-ротмистром в Павлоградский полк… Нет, слишком поздно. Двадцать пять лет — слишком стар.

— Подумайте, быть может, мое предложение придется ему по душе.

— Я собирался продвигать его по дипломатической линии, — сказал Андрей Петрович. — Но я поговорю с ним. Британия ему придется по душе.

— Кстати, о Британии, — будто бы вспомнил Александр Христофорович. — Я слышал, в Петербург пожаловал сын герцога Глостера.

— Тебя это беспокоит? — спросил князь, пристально посмотрев на собеседника.

— Я знаю, герцог — ваш друг.

— Это так.

— Нет нужды напоминать вам о скандале, который вызвала свадьба герцога с…

— Я помню, — оборвал графа Андрей Петрович.

— Приезд их сына в Петербург вызовет волну негодования. Тем более что он остановился в доме Воронцова.

— Не далее как вчера я принимал Ричарда за этим столом, — сказал князь. — Это юноша в высшей степени благородный и воспитанный. Кроме того, он понятия не имеет об истории своего отца.

— Но, к сожалению, весь свет — старшее поколение — помнит эту историю. Кроме того, он танцевал вальс с княжной Демидовой. Вы знаете, как Александр Юрьевич отнесся к трагедии, постигшей Владимира Дмитриевича. Сегодня я был в отделении. В перечне светских сплетен я нашел прелюбопытное известие о скоропостижном отъезде в Москву Анастасии Александровны и княгини Марьи Алексеевны Ланской. Возможно, то, что маркиз Редсворд не знает об интриге своего отца, только усугубляет дело.

— Entre nous[54], — произнес Суздальский, — я получил от Глостера письмо, в котором он просил держать Ричарда в неведении.

— Это неведение может пагубно сказаться, — заметил Александр Христофорович, — молодой повеса будет жить обычной жизнью, влюбится — он уже влюбился, — начнет роман — он это уже сделал — и вызовет этим новый скандал.

— Скандал случится — это неизбежно, — изрек Андрей Петрович. — Но виной тому предрассудки, а не Ричард.

— В любом случае это приведет к последствиям. Борис Иванович Курбатов горяч и остр на слова. Не приведи господь, дойдет дело до дуэли. За дуэль я должен буду его арестовать. Посол Британии выдвинет ноту. Мы не можем сейчас допустить ухудшения отношений двух держав.

— Я уже об этом подумал, — мрачно сказал Суздальский. — Я ознакомил сына со всеми обстоятельствами дела. Пока Ричард в России, он будет находиться рядом с ним. Если Курбатов выкажет агрессию, Петр Андреевич сам вызовет его на дуэль.

— Вы толкаете сына на преступление. Кроме того, он не сможет все время находиться с маркизом Редсвордом.

— Поэтому я решил прибегнуть к помощи Романа Балашова. Он был в Англии в гостях у герцога Глостера. Он знаком с Ричардом и знает, чей он сын.

— И вы будете просить его участвовать в дуэли? — Невозмутимость Александра Христофоровича исчезла. Он был удивлен до крайней степени.

— Когда это случилось, лишь два человека в Петербурге знали правду. Один был я, другой — отец Романа. Мы с Александром поклялись сохранить в тайне эту правду. Мы ничего не сказали убитому горем Володе. Балашов тогда состоял адъютантом при императоре Александре. Отношения между державами были дружественные, но Англия в любой момент была готова начать войну с Россией. В этой войне мы потеряли бы Прибалтику и надежды на присоединение Польши. Нам нельзя было воевать. Когда Глостер скандально уехал из России, Балашов убедил императора не отправлять Британии ноту недовольства, не накалять ситуацию. А я… я был свидетелем на свадьбе Уолтера. Я видел, как он ведет Елену под венец. И, вернувшись, я сказал Володе, что это слухи, что Хелен Смит — англичанка, лишь отдаленно напоминающая его супругу. То же самое я сказал царю. Больших усилий стоило нам с Балашовым развеять слухи о женитьбе герцога Глостера на графине Воронцовой. Мы сделали это ради Уолтера, ради нашего друга. И мы взяли на себя ответственность за преступление.

— И теперь ответственность должны нести ваши дети? — еще более изумился Александр Христофорович.

— Мой сын спасет Россию от скандала, — твердо сказал князь Суздальский. — В свое время меня считали самым тонким политиком. Я тушил одно пламя за другим. Я всегда действовал в интересах державы и всегда поступал сообразно с понятиями чести. Но однажды я предал честь ради любви. Любви преступной, невозможной, но пламенной любви. Но мой сын, выросший на рыцарских романах, никогда не повторит моей судьбы.

Александр Христофорович был поражен. Вернувшись домой, он долго ходил по своему кабинету, перебирая в памяти все, что услышал.

Андрей Петрович тем временем сидел у себя в кабинете и думал о былом.

Он вспоминал 1810 год.

Герцог Глостер прибыл в Санкт-Петербург.

Как много было достоинства в этом человеке! Какая царственная поступь, какой надменный взгляд! Это был один из самых родовитых людей во всей Европе. Нельзя было сказать, чтобы герцог гордился своим происхождением: он им кичился. Честь и доброе имя своего рода он ценил превыше всего. И это проявлялось во всем: в его неподвижных серых глазах, в цилиндре, до полей которого он дотрагивался, когда здоровался с кем-нибудь из августейших особ, в манере говорить медленно, растягивая слова, в самодовольной улыбке, которая никогда не покидала его тонких губ, в плавных его движениях и, конечно, в его бакенбардах, которые он носил, как и десятки поколений Редсвордов до него.

Он был невысокого роста, однако своей манерой держаться производил впечатление великана, нависающего над собеседником и подчиняющего его своей воле.

Он познакомился с Владимиром Дмитриевичем Воронцовым, и они быстро стали друзьями.

В августе 1812 года полк Воронцова вел арьергардные бои. В одном из них Владимир Дмитриевич был ранен пулей в бедро. Полк отступал, французы надвигались. Тогда герцог, бывший на поле боя сторонним наблюдателем, не имел права вмешиваться в ход сражения. Как друг, он не имел права остаться в стороне. Не раздумывая, Глостер направил коня в самое сердце сражения, чтобы спасти раненого друга.

По окончании войны друзья вернулись в Петербург, где Владимир Дмитриевич познакомил лорда Уолтера со своей молодой женой Еленой Семеновной, одной из первых столичных красавиц.

Это была спокойная и выдержанная женщина. В отличие от прочих дам ее возраста, она не позволяла себе обмороков, никогда не бледнела, не краснела, никогда не улыбалась, если ей этого не хотелось. Сказать точнее, она вообще не улыбалась. И в отличие от всех прочих дам, она не была в восторге от франтов, которые пылкой страстью своею пленяли сердца молодых красоток, всячески за ними ухаживали и писали им любовные послания.