Марья Алексеевна осмотрела конверт. Он был адресован лорду Р.У. Редсворду. Княгиня без труда узнала почерк внучатой племянницы.
«Значит, она посмела писать ему, — решила княгиня. — И что же она ему решила написать?»
Марья Алексеевна сломала печать и вытащила из конверта письмо.
Там было написано:
«My dear Richard, I have a great hardship. My grandmother princess Marya Alekseevna is an old swamp toad[44]. — На этом месте Марья Алексеевна споткнулась, перечитала его еще раз, затем залезла в словарь проверить, правильно она все поняла, и, убедившись, что поняла все верно, пришла в ярость. — She is a really nasty woman. I ’m sure, she is reading these lines…[45]
Бабушка, когда в следующий раз соберетесь прочитать мое любовное послание, в нем будет еще больше красочных эпитетов в ваш адрес.
Любящая вас,
ваша внучатая племянница,
Анастасия».
Марья Алексеевна в приступе безудержного гнева вторглась в спальню княжны. Та стояла перед зеркалом в дорожном платье, спиной к вошедшей. И тем не менее княгине было отчетливо видно отражение лица Анастасии.
— Как, как ты посмела такие выражения в мой адрес! — кричала в ярости Марья Алексеевна.
— А как посмели вы прочитать мое письмо? — холодно отозвалась Анастасия.
— Я ради твоего же блага…
— Ради моего же блага вы перехватили письмо, — перебила княжна.
Княжна перебила. И перебила Марью Алексеевну. Во всем Петербурге только одному старому князю Суздальскому случалось перебивать ее сиятельство.
— А как посмели вы открыть письмо? — требовательно говорила Анастасия. — Как вам хватило наглости на столь низкий поступок? Это недостойно!
— Ты! Ты… — захлебывалась в ярости княгиня, потерявшая дар речи от такого неслыханного обращения.
— Вы можете увезти меня в Москву, сослать в Сибирь, заточить в темнице, но не смейте — не смейте, бабушка! — вторгаться в мои чувства и читать мои письма к близким людям! Иначе я во всяком письме буду писать, что вы — болотная жаба! Посмотрим, что скажет на это Петербург, когда вы наденете свое любимое изумрудное ожерелье.
— Ты не смеешь…
— Нет, бабушка, не смейте вы более вторгаться в мою приватность! — отрезала княжна. — J’ai terminé.[46]
Княгиня в смятении, ужасе и гневе покинула покои своей внучатой племянницы. Анастасия же, оставшись одна, громко рассмеялась, а затем — горько заплакала. Но это были слезы отчаяния и усталости, слезы напуганной молодой женщины, которой выпало на долю вступить в схватку с первой дамой петербургского света. Это были слезы победителя, обреченного на бесконечное сражение за собственную волю, собственные мысли и за свою любовь. Но слезы эти проливались в одиночестве, и более ни одна живая душа не должна была узнать о переживаниях княжны. Она княжна, и никто не сможет сказать, что она в отчаянии. Она будет, будет смеяться в лицо всему свету и вопреки всем трудностям, которые окажутся между ней и ее возлюбленным. Это любовь. И ради любви она должна быть сильной, должна быть гордой, непреклонной!
Глава 11
Корреспонденция
Бывало, он еще в постели — Е
му записочки несут.
А.С. Пушкин
Отъезд состоялся немедленно.
Было решено, что Анастасия под присмотром княгини Марьи Алексеевны отбудет в Москву тем же вечером, а madame Lepic поедет на следующий день — со всем багажом своей молодой воспитанницы.
Анастасия едва успела подготовиться к дальней дороге, однако сумела выкроить время, чтобы написать письмо своей кузине Марии Михайловне, за которой закрепилась репутация целомудренной девицы, в высшей степени спокойной и не перечащей родительской воле.
Сумрачным утром третьего сентября (было воскресенье) Мария Ланевская собиралась на службу, когда к ней неожиданно явилась madame Lepic. Вид француженка имела столь подавленный и прискорбный, что княжна сначала было решила, будто бы в доме Демидовых стряслась беда.
В полном молчании madame Lepic сделала реверанс и протянула Марии конверт.
— Qu’est-ce que c’est?[47] — поинтересовалась Мария.
— Lissez-la immйdiatement. Vous allez comprandre[48], — ответила француженка и спешно покинула изумленную княжну.
Ничего не понимающая, та вскрыла конверт и прочитала:
«Ma chère cousine Marie,
Je demandes а tu en tant que mon dernier espoir. Hier, а la balle sur l’anniversaire de Sophie, j’ai renconrè un homme, qui a captivè mon coeur. Je suis tombè en amour avec le marquis Richard Redsword. Mon père et notre grande-mère bien-aimèe ont appris de cela. Notre grande-mère a insistè pour que je quittais au Moscou. Pourtant j’aime Richard. Toutes mes pensèes ont de lui. Il est l’un qui peut me rendre heureux.
Alors, je tu demandes de transmettre ma lettre au Richard, qui j’ai mis dans cette enveloppe. Si tu crois en l’amour, tu t’acquittes de ma postulation.
Ta affectueux cousine,
Anastasia».[49]
Мария несколько раз прочитала письмо от Анастасии, прежде чем поняла суть изложенного. Содержание письма показалось ей странным.
Как же это можно, чтобы Анастасия, всегда такая спокойная и вдумчивая, всегда такая выдержанная и холодная, вдруг загорелась страстью к человеку, с которым едва успела познакомиться? Это очень похоже на Софью… но Анастасия…
Что за безрассудная мода — влюбляться с первого взгляда?
Разве же это привилегия молодости? Или, быть может, показатель глупости?
Любовь с первого взгляда мимолетна и хрупка. Из крохотной искры она быстро разгорается в бушующее пламя, однако столь же быстро и прогорает. Настоящая любовь, подобно дубу, растет долго, но, единожды родившись, прорастет корнями в самую земную твердь. Она, Мария, не сразу полюбила князя Петра Андреевича, но долго и бережно развивала в себе это чувство. На это ушли многие месяцы, однако теперь ее любовь — в этом она точно уверена — никогда не умрет. А что такое страсть? Чувство, которое порождает похоть. А похоть — это грех.
Этот и подобный вздор занимал мысли княжны Марии Михайловны, когда она вместе с родителями (Софья чувствовала себя дурно и осталась дома) ехала в церковь. За подобную категоричность суждений мы, разумеется, не будем ее корить, поскольку иные из нас рассуждают куда более радикально.
Тем более что, несмотря на все эти мысли, Мария ни на секунду не думала пренебречь просьбой кузины.
Вернувшись из церкви, Мария оказалась перед проблемой насущной: как передать маркизу Редсворду письмо. Не может же она, молодая девица, да еще и негласно помолвленная с князем Суздальским, писать к незнакомому человеку. Передать письмо? Но с кем? С Дмитрием? Нет, это привлечет его внимание и вызовет разговоры. А разговоры могут погубить репутацию. Отправить анонимно — невозможно.
Что делать?
Идея родилась быстро. Мария заперлась в своем будуаре и принялась писать:
«Comte Dmitry,
Votre visite d’hier a rendй l’influence trиs mauvaise а ma soeur. Elle est malade et Vous кtes а blвmer de cela.
Vous devez sans tarder venir chez nous et faire votre excuses а Sophie.
Votre soeur,
princesse Marie Lanevskya».[50]
Окончив, Мария запечатала письмо и отправила его с лакеем к Воронцовым.
Расчет оказался точным: явиться Дмитрию в единственном числе означало бы сейчас немедленно просить руки Sophie — к этому он вряд ли был готов. Стало быть, ему необходимо приехать в сопровождении близкого поверенного друга. А кто мог это быть, как не маркиз, который гостит у него в доме?
Не прошло и часа, как явился Дмитрий. Редсворд был с ним, как того и хотела Мария. Князь уехал в собрание, и к моменту появления молодых людей в гостиной были только дамы, а именно: Мария, Софья и Анна Юрьевна.
Дабы не дать сестре повода притвориться тяжело больной и уйти в спальню, Мария ничего не сказала о своем письме к Дмитрию. Дамы были заняты пустым женским разговором, когда Порфирий объявил:
— Граф Дмитрий Григорьевич Воронцов и маркиз Ричард Редсворд.
Они вошли: Дмитрий порывисто и быстро, а Ричард степенно и неторопливо.
— Дмитрий Григорьевич, я вам очень рада! — ласково приветствовала гостя Анна Юрьевна и учтиво обратилась ко второму: — Маркиз! Мы вас не ждали. Очень рады!
— Прошу простить мне мое вторжение, — быстро заговорил Дмитрий, — но едва я узнал о болезни Софьи Михайловны, я сразу — к вам. Mademoiselle, je suis très blâmer!
— Вы напрасно приехали, Дмитрий Григорьевич, — холодно отозвалась Софья, — с моим здоровьем все в полном порядке… когда вас нет рядом.
— Так, стало быть, вас волнует мой приезд, — заключил Дмитрий.
— Боюсь, что так, mon chère, но не в том смысле, который вам приятен.
— Ах вот как? Ну что ж, прошу…