примерно двадцати переработок так и осталась незавершенной – (Поэтому я позже смог повторять ее так часто, надеясь все же достичь того эффекта, которого хотел).
Ханс Егер. Литография. 1896
«Весна» также писалась после 1887
(впервые выставлена в 1889).
Я наконец окончательно распрощался с импрессионизмом и реализмом.
В мою первую поездку в Париж я пару раз поэкспериментировал с чистейшим пуантилизмом. Только цветовые точки. «Улица Карла Юхана» в Бергенской галерее[88]. Это было краткое возобновление моего импрессионизма. Картина с улицы Лафайетт была лишь на уровне мотива позаимствована у французских художников, ведь я же все-таки был в Париже.
Короткие мазки в одном направлении я применял еще в Норвегии – «Фриз жизни» стал занимать все больше и больше места в моем творчестве, к тому же на меня оказывали влияние современные направления в живописи и литературе – Символизм – Упрощение линии (выродившееся в модерн) – Железные конструкции – Прозрения о таинственных излучениях, колебаниях эфира и волнах.
В мою первую трехнедельную поездку в Париж в 1884 году меня очень интересовал Веласкес – (Почему никому еще не приходило в голову, что мои крупноформатные портреты возникли именно отсюда?)
Точно так же никто так и не распознал, что я еще в молодости страстно заинтересовался наброском пастуха кисти Кутюра в нашей галерее[89]. – Плотная грунтовка и мощные, живые контуры очень меня привлекли —
Так что у меня были те же учителя, что у Мане: Веласкес и Кутюр!
Запись 1927–1933
Это было во времена реализма
и импрессионизма.
Случалось, я в болезненном
душевном волнении
или в радостном настроении находил пейзаж,
который мне хотелось написать.
Я приносил мольберт – устанавливал его
и писал картину с натуры —
Картина получалась неплохая —
но написать я хотел совсем не то.
– Не получалось у меня написать то,
что я увидел в болезненно
расстроенных чувствах
или в радостном настроении —
– Такое бывало часто.
– И в таких случаях я начинал
соскребать все, что написал
– я искал в памяти ту самую первую картину —
первое впечатление – и пытался вернуть его.
То впечатление, когда я увидел больную девочку – рыжие волосы – бледное лицо – голова на фоне белой подушки, – исчезло в процессе работы.
– Я много раз переписывал эту картину – в течение года я соскребал ее бесчисленное количество раз – Я хотел добраться до того первого впечатления – Мне удалось выразить немалую его долю, но впоследствии я утомился, и цвета посерели.
Это стало первой версией «Больного ребенка» – которая сейчас находится в коллекции адвоката Нёррегора[90]. – Лишь много лет спустя я вновь взялся за эту картину – и тогда написал три новые версии. Здесь у меня получилось вернуться к тому первому впечатлению – цвету – здесь рыжие волосы резко контрастируют с бледным лицом и белой подушкой.
Позже я стал начинать сразу с первого впечатления и писал только по памяти – делал карандашную зарисовку, по которой затем писал – начиная с внешних контуров – и идя внутрь.
Картины «Фриза жизни» я писал только по тем впечатлениям, которые я воспринял в волнующие мгновения – и переносил на холст те образы, которые еще остались на сетчатке.
– Я писал лишь то, что помнил – ничего не прибавляя.
– Отсюда эта простота —
– и часто кажущаяся пустота
во многих картинах.
Я писал впечатления детства
– Выцветшие цвета тех лет.
– Писал те цвета и линии, которые я
увидел в возбужденном состоянии —
поэтому у меня и получалось вновь воспроизвести
вибрации того состояния.
Так создавались картины «Фриза жизни».
Недатированная запись
Как я взялся за фризы и фрески
Своим искусством я пытался объяснить
для себя жизнь и ее смысл.
Я также старался помочь другим
прояснить для себя суть жизни.
Я всегда работал лучше всего
в окружении своих картин.
Я ставил их вместе и чувствовал,
что отдельные картины связаны между собой
по содержанию —
Расположенные вместе, они тут же
начинали звучать в унисон
и выглядели совсем по-другому,
чем по отдельности.
Возникала симфония.
Так я и начал писать фризы.
Эдвард Мунк со своими картинами в летней мастерской в Экелю. Фотография. Ок. 1934
Запись 1930–1934
Как я пришел к монументальной живописи
В детстве мы в семье все рисовали, и отец с тетей поощряли наши занятия, хотя сами не слишком интересовались искусством – у моего отца преобладала фантазия и повествовательный талант, своими рассказами ему удавалось приводить наш ум в движение.
Помню, как в семилетнем возрасте я однажды взял в руки мелок и нарисовал на полу процессию слепых – в увеличенном масштабе.
Помню, какую радость мне доставила эта работа. Я живее ощущал свою руку, чем когда рисовал на обратной стороне отцовских рецептов.
То же чувство попутного ветра под крыльями, свободного движения рук я ощутил, работая над картинами для Аулы[91] – в крупном формате.
Я рос во времена реализма, который продолжался, уже когда я стал взрослым.
– Мой переход к монументальной и абстрактной живописи был, можно сказать, актом сопротивления, сопровождавшимся некоторыми угрызениями совести.
– Истинной верой для меня оставался реализм.
Мастерская – это в своем роде магазин.
К сожалению, у большинства художников это именно так – Я же никогда не думал о продажах – Я занимался изобретениями и экспериментами. В каждой картине я пробовал что-то новое, над чем в дальнейшем работал.
Поэтому мне необходимы мои картины,
и поэтому же я так многого добился. —
Со мной все время заговаривают о стоимости моих картин – До пятидесяти лет никто не спрашивал меня о ценах.
Не думаю, что к Эдисону приходили и спрашивали, почему он не продает свои телефонные аппараты —
или граммофоны.
Недатированная запись
III
Опубликованное
О «Фризе жизни»
1891Статья в газете «Верденс Ганг»[92], 11.2.1891Царица СредиземноморьяПисьмо в газету «Верденс Ганг»Ницца, 28 января
Ницца – город счастья, здоровья и красоты.
В то время как по Европе гуляет сибирский мороз – и снежные бури свирепствуют в Алжире и Италии, а на улицах Тулона и Марселя насмерть замерзают дети, я сижу здесь, в Ницце, и загораю на солнышке возле открытого окна.
Солнце светит каждый день, жаркое, будто в июне.
Никогда еще Царица Средиземноморья не была так соблазнительна, так ослепительно хороша.
Вдоль побережья с одной стороны тянется Променад-дез-Англе, слепящий, вибрирующий в лучах полуденного солнца, а с другой бесконечными рядами стоят огромные отели и небольшие виллы.
Тут целое море гуляющих – отсвечивающее красно-белыми бликами зонтиков и пестрых весенних туалетов.
Здесь прогуливаются бледные мисс, элегантные парижанки со своими крохотными болонками, бульварные щеголи в широченных мешковатых штанах и худосочные туберкулезники, кутающиеся в шали.
На горизонте голубеет море – лишь на полтона темнее, чем воздух – восхитительный голубой цвет, эфирно-воздушный, а ближе к пляжу медленно подкатывают волны мертвой зыби, с грохотом разбиваясь о берег.
Рыночная площадь Ниццы выглядит как одна большая клумба с полевыми и садовыми цветами. Они продаются в больших корзинах – ведь всего через пару дней сюда прибудет Принц-Карнавал, Радость Ниццы, чтобы поприветствовать сотни тысяч приезжих, и