— Я ничего не сделал!
Боится, подумала она. Это хорошо.
— Я вас ни в чем не обвиняю, Ион.
Называть его по имени как можно чаще. Снимать напряжение, успокаивать.
Он стал раскачиваться вперед-назад, всхлипнул, уткнулся лицом в ладони. Нож оставался у него в руке. Осознавал ли он это?
— Вы мне не верите, — прохрипел Люнге.
— Я слушаю вас. Для начала положите нож.
Он снова попытался достать ее лезвием. На пистолет ноль внимания.
— Вы больше не упрячете меня за решетку!
Голос безумца. Голос человека в агонии.
— Мы просто разговариваем, Йон. Я просто хочу с вами поговорить, хорошо? В гимназии…
Озлобленный, весь дрожа, на грани срыва, Люнге заорал:
— Мне стало плохо в гимназии! Я пошел в больницу. А когда вернулся, машины не было! Может, я… может…
— Что?
— Может, я уронил ключи, когда меня рвало. Я не знаю!
— Какие ключи?
— От машины! Вы не слушаете, что я говорю.
Его состояние ухудшалось с каждой секундой.
— Вам стало плохо. Я слышу вас, Йон.
Он сделал шаг влево, она видела его в оранжевом свете уличных фонарей.
— Вы заболели и оставили машину. Положите нож, и мы поговорим.
— Я туда больше не вернусь. Они узнают…
— Вы не…
— Йон!
Жесткий окрик из коридора. Лунд глубоко вздохнула. Обернулась. Там стоял Майер. Пистолет поднят. Направлен прямо в голову Йона Люнге. Готов.
— Брось нож! — произнес он тихо угрожающим тоном.
— Я справлюсь, Майер, — сказала она. — Все под контролем…
Люнге уже бежал. Майер за ним. Две темные фигуры пересекли коридор.
Вопль и звон стекла, горькие проклятия. Потом жуткий короткий удар об асфальт. Тошнотворный звук упавших с высоты плоти и костей.
— Майер? — позвала она.
У окна шевельнулась фигура.
Лунд шагнула туда:
— Майер?
По больничному коридору санитары катили носилки, на которых, привязанный ремнями, без сознания, весь в трубках и приборах, лежал Йон Люнге. Было десять вечера.
— Когда я смогу поговорить с ним? — уже в третий раз спросила Лунд.
Не сбавляя шага, хирург посмотрел на нее, потом сказал:
— Вы серьезно?
— Он выживет? — не отставала она, когда они достигли дверей операционной.
Лунд остановилась, повторила вопрос в два раза громче. Ответа не было. Потом Йон Люнге исчез за дверями.
— У нас есть отпечатки, — сказал ей Майер. — Его обувь тоже уже у криминалистов.
— Он сказал, что был в больнице!
— Ерунда!
— Вы хоть раз слышали такое алиби, Майер? Не был у подружки, не сидел в баре. Кто станет врать, будто ходил к врачу?
Майер молчал.
— Он мне сказал, что потерял ключи где-то в гимназии. Когда он вернулся, машины уже не было.
— Это все вранье! — Майер смотрел на нее, качая головой. — Он ранил вас, Лунд. И на этом бы не остановился. — Он подошел ближе. — Изрезал бы вас на куски. Вас это не волнует?
— Это совсем не значит, что он убил Нанну Бирк-Ларсен. Проверьте больницы.
— Да бросьте. Неужели вы в самом деле думаете…
— Если у него есть алиби, я хочу об этом знать. Выполняйте.
Последнее слово она выкрикнула, что было совсем на нее не похоже. Этот Майер начинал действовать ей на нервы.
Лунд сняла куртку, осмотрела рукав черно-белого свитера. Вещь безнадежно испорчена. Лезвие Люнге искромсало шерстяные нитки и оставило глубокий порез в мякоти пониже плеча.
— Вам стоит показаться врачу…
— Да, пожалуй. Что со старушкой Вилладсен?
— Я позвонил ей, пока вы орали на врачей. Она собирается пожить у родни.
Лунд кивнула. Она уже успокоилась. Рана болела, но показывать это она не собиралась.
— Поезжайте домой, поспите немного, — сказала она Майеру. — И пусть мне сообщат, если его состояние изменится.
Он не двинулся с места.
— Что?
— Я никуда не поеду, пока не увижу, что вашей рукой занимаются.
Очередные теледебаты подошли к концу. В лучшем случае ничья — так оценивал Хартманн итог. На улице он отвел Риэ Скоугор в сторону от скопления людей, ожидающих свои автомобили, и спросил:
— Что слышно от Лунд?
— Ничего.
— Ты с ней связывалась?
— Не могу дозвониться.
Накрапывал дождь. Их водителя не было видно.
— Больше ждать мы не можем. Готовь заявление.
— Наконец-то…
— Передай его тому журналисту, что звонил мне. Он работает честно. Скажи ему, что это эксклюзивно. Выиграем хоть немного времени…
К ним вальяжной походкой приблизился Бремер с пиджаком через плечо, глянул на дождь, передвинулся ближе к стене, укрываясь от капель.
— Экстренное совещание?
Они умолкли.
— Только не обижайся. Мне показалось, сегодня ты был не в форме, — сказал Бремер.
— В самом деле?
Ни один из них не заработал сегодня очков. И не потерял. Но то, как улыбался, стоя перед ним, Бремер, заставило Хартманна задуматься. Каждую тему, каждый вопрос во время дебатов мэр сводил к одному — к оценке личности. То есть к отсутствию у Хартманна опыта, к невозможности доверять ему.
Старый лис, несомненно, что-то знал. И ждал только удобного момента, чтобы нанести удар.
— Да, определенно. Не слишком активно вел себя.
— До выборов еще три недели, — вставила Скоугор. — Достаточно времени…
— Бережете силы для финиша? Разумно. Они вам пригодятся, насколько я слышал. Доброй ночи!
Хартманн смотрел ему вслед.
— Наступит день, когда я разорву этого динозавра на части, — проговорил он.
— Тебе нужно учиться сдерживать эмоции, — заметила Скоугор.
— Ты так считаешь?
— Да. Это хорошо, когда тебя считают страстным, энергичным, преданным делу. А вот политики с дурным характером, Троэльс, избирателям не нравятся.
— Спасибо за совет. Я постараюсь.
— Бремер ищет наши слабые места. Твоя вспыльчивость делает тебя уязвимым. И он не единственный, кто заметил это. — Скоугор отвела взгляд.
— Хорошо, поработаем над этим.
— И у нас неприятности. — Она подняла руку с зажатым в ней телефоном. — О машине уже все знают.
К ним подъехал большой черный автомобиль. Из него вышел водитель из штата мэрии, открыл дверцы.
— Я говорила тебе, что нужно как можно скорее разобраться с этим, — сказала Скоугор. — Теперь у нас огромная проблема, а ведь мы могли задушить ее в зародыше.
— Бремер стоит за этим.
— Скорее, проболтался кто-то из полиции. Откуда мэр мог узнать?
— Двенадцать лет на троне… Может, полиция тоже работает на него.
Мимо прошелестел длинный лимузин. Бремер опустил окно, ухмыльнулся, помахал им как король подданным.
— У него кто-то есть в нашем штабе, — пробормотал Хартманн. — И мы должны узнать, кто именно.
Через десять минут машина затормозила перед ратушей. Ее тут же окружила стая репортеров и фотографов.
— Говори им только то, что мы подготовили, — наставляла Хартманна Скоугор. — Будь спокоен, уверен в себе. Не злись. Не говори ничего лишнего.
И они очутились посреди толпы.
Дождь припустил еще сильнее. Хартманн пробирался к ступеням здания, прислушивался к вопросам, взвешивал каждый из них.
— Хартманн, что вас связывает с Нанной Бирк-Ларсен?
— Где вы были в пятницу?
— Что вы скрываете?
Море враждебных голосов. Добравшись до дверей, он остановился, и вокруг него образовалось кольцо из микрофонов, готовых поймать каждое слово. То, что он скажет, через несколько минут зазвучит по радио, воспроизведется в газетах, будет вечно жить в Глобальной сети.
Он подождал, пока все не стихнут, и потом произнес размеренно, как подобает крупной политической фигуре:
— Тело молодой женщины было обнаружено в одной из машин, которые арендует мой избирательный штаб. Это все, что я могу вам сказать. Полиция настаивает на том, чтобы мы никак не комментировали эту ситуацию. Но я хочу сделать заявление…
— Когда вы узнали? — выкрикнула женщина из толпы.
— Позвольте мне закончить… Никто из членов нашей партии или сотрудников штаба не замешан в этом деле…
— Вы отрицаете, что скрывали информацию в интересах предвыборной кампании?
Хартманн отыскал глазами того, кто задал последний вопрос. Это был коренастый лысый мужчина лет тридцати пяти, он не выпускал сигарету изо рта и нагло ухмылялся.
— Что?
Репортер протолкнулся ближе.
— Что тут непонятного, Хартманн? — крикнул он сквозь лес микрофонов. — Вы отрицаете, что намеренно вводили публику в заблуждение ради сохранения голосов в вашу пользу? Следует ли нам воспринимать это как линию поведения Либеральной партии и в остальных вопросах?
Он не думал ни секунды. Прорезал толпу, прежде чем Скоугор успела остановить его, схватил репортера за воротник.
Ухмылка не сходила с губ лысого журналиста.