Вернулся из коридора Майер с красным лицом. Должно быть, Букард ему сказал.
— Это возмутительно.
— Полностью с вами согласна. Мы будем действовать, как я сочту нужным, до конца недели. Если дело к этому сроку не будет закрыто, отдам его вам.
— Хорошо.
По его лицу нельзя было сказать, что ему хорошо.
— На этот период соблюдаем мои правила: обращаться с людьми уважительно независимо от того, нравятся они нам или нет, в машине не курить, скорость не более пятидесяти километров в час…
— Пускать газы можно?
— Нет. И никаких сырных чипсов и хот-догов.
— Есть пожелания по нижнему белью?
Она подумала пару секунд:
— Оно должно быть чистым.
Школа — это мир в миниатюре, полный слухов и сплетен.
Когда учитель, которого все звали Рама, вошел тем утром в здание гимназии, он кожей ощутил, как новость парит по коридорам, подобно злому призраку.
Потом ректор Кох сказала ему:
— Я могу сама это сделать, если хотите.
— Ученица моя, — ответил он. — И мой класс.
Пять минут спустя он вошел в аудиторию, в руках нет книг, на лице нет улыбки. Посмотрел на них, на каждого по очереди. Уже не дети, еще не взрослые. Оливер Шандорф с неукротимыми рыжими волосами, кислым лицом, обкуренным взглядом. Лиза Расмуссен, ближайшая подруга Нанны, уступающая ей и в уме, и в красоте.
Что ты сказал, кроме очевидного? Что предложил, кроме банального?
С мрачным выражением на смуглом лице Рама произнес:
— Только что стало известно… — Он умолк, закрыл глаза, услышал жестокость слов еще до того, как выговорил их. — Полиция говорит, что Нанна погибла.
Все, как один, ахнули. Потом слезы, всхлипы, шепот.
— Сегодня больше уроков не будет. Вы можете идти домой. Или можете остаться. Учителя будут здесь весь день. Если нужно, помощь вам окажут психологи.
На задних партах поднялась рука. Кто-то задал неизбежный вопрос:
— Что случилось?
Человек, которого они все называли Рама, думал о своей семье, о трудном пути, который им пришлось пройти, уехав из многострадальной, гибельной страны. Он тогда был ребенком. Но, судя по разговорам родных, все же понимал, насколько безопасным был этот город по сравнению с его родиной.
— Я не знаю.
Еще одна рука:
— Ее убили?
Ладони Лизы Расмуссен взлетели к лицу, но не удержали крик боли и скорби.
— Я понимаю, у вас возникает много вопросов. У меня тоже они есть. Но бывает так… — Учитель всегда знает, что сказать. Учитель всегда честен. — Иногда быстрых ответов нет. Мы должны дождаться их.
Он подумал о том, что ему говорила Кох. Подошел прямо к Лизе, положил руку ей на плечо, попытался встретиться с девушкой взглядом.
— Им нужна твоя помощь, — сказал он. — Лиза?
Никакого ответа.
— Полиция хочет поговорить с тобой.
Она закрыла лицо руками.
— С тобой и Оливером.
Рама поднял глаза. Парень был здесь минуту назад. Но теперь стул пустовал.
Лунд показала Лизе фотографию черного «форда»:
— Ты видела эту машину?
Лиза кивнула:
— Может быть. Похожую на эту.
— Когда?
Девушка подумала и сказала:
— В пятницу. Перед вечеринкой. По-моему, из нее что-то выгружали.
Лунд положила перед ней снимок Йона Люнге из полицейского архива.
— А его видела?
Девушка посмотрела на лысоватого мужчину с пристальным взглядом, седыми усами и шрамом на щеке, с табличкой с тюремным номером.
— Это он сделал?
— Просто скажи, видела ты его или нет.
Лиза снова всмотрелась в фотографию и сказала:
— Кажется, нет. Что он сделал с Нанной?
— Может, он заходил в гимназию? Или появлялся в тех местах, где ты бывала вместе с Нанной?
Долгая пауза, потом она потрясла головой:
— Нет, я никогда его не видела.
Лунд отложила фото:
— Ты знаешь, почему Нанна сказала родителям, что останется ночевать у тебя?
— Не знаю. — Снова полились слезы. Она стала похожа на десятилетнюю девочку. — Я подумала, что она хотела с кем-то встретиться.
— С кем?
— Не знаю.
— Лиза…
— Я не знаю!
Заход с другой стороны. Они стали говорить о вечеринке.
— Как бы ты описала ее настроение? — спросила Лунд.
— Счастливая.
— Она веселилась?
— Она была счастлива.
— И?..
— А потом ушла. Мне показалось, что рановато. Но…
— Почему она ушла рано?
— Она не сказала.
— Она ушла с кем-то?
— Я не…
Лиза умолкла на полуслове.
Лунд нагнулась, желая видеть ее глаза.
— Я не видела! Зачем вы все время задаете эти вопросы? Что вам от меня надо?
Лунд подождала, пока вспышка угаснет, сунула в рот жвачку.
— Нанна была твоей лучшей подругой, правильно? Я думала, ты захочешь помочь.
— Я ничего не знаю.
Перед беседой снимки были тщательно отсортированы. Ничего тревожащего. Ничего откровенного. Лунд достала самый последний кадр и показала Лизе:
— Тебе знаком этот кулон?
Черное сердце на золотой цепочке.
Лиза покачала головой:
— Похож на старинный.
— Ты никогда не видела его на Нанне?
— Нет.
— Ты уверена?
— Я уверена, уверена, уверена! — вскричала девушка. — Я видела Нанну на вечеринке. Я обняла ее. Я не знала, что вижу ее в последний раз… — Лиза Расмуссен уставилась в стол, избегая смотреть на фотоснимки, избегая смотреть на Лунд. — Я не знала, — повторила она.
— Я проверила, — сказала Риэ Скоугор. — Люнге не состоит в нашей партии. Он был временным работником от агентства, к которому мы обращались пару раз. Его мог нанять кто угодно.
Они стояли за дверью штаба, в коридоре, и говорили шепотом. Хартманн выглядел так, будто всю ночь не сомкнул глаз.
— Хорошо, — сказал он.
— Хорошо, если об этом узнают все. А если мы ничего не скажем и журналисты докопаются до него…
— И что тогда?
— Они скажут, что мы наняли убийцу и покрываем его. Если об этом услышит Кирстен Эллер, можешь попрощаться с альянсом. Мы должны сделать заявление. Должны немедленно обозначить нашу позицию.
Хартманн колебался.
— Послушай, я же твой советник, Троэльс. И я говорю тебе: мы стоим на краю пропасти. Когда упадем, будет поздно…
— Ладно, ладно. Делай заявление. Но сначала предупреди полицию.
— А как быть с Эллер?
— Я все улажу сам.
К середине дня гимназия опустела. В безлюдном коридоре, рядом с раздевалкой, Лунд и Майер сравнивали полученные результаты. На стене по одну сторону висели информационные листки о вреде наркотиков, алкоголя и секса, по другую — постеры с кинозвездами и рок-певцами.
Майер проделал огромную работу. Он обнаружил трех человек, которые видели, как Люнге привез в гимназию предвыборные агитационные материалы, и было это вскоре после полудня.
— А вечером?
— Вечером машина тоже была здесь. Может, он услышал, что в гимназии праздник, и вернулся.
— А это точно была та же машина?
Майер вложил ей в руку несколько фотографий и ухмыльнулся:
— Ребята делали снимки для веб-сайта гимназии. Готовили обзор о вечеринке. Ищите на заднем плане. Это та самая машина.
У него зазвонил телефон. Пока он разговаривал, отойдя в сторону, Лунд просмотрела фотографии. Позади подростков в жутковатых костюмах, масках и париках виднелся силуэт черного «форда».
Майер начинал сердиться.
— Я вам уже говорил: это не обсуждается, — рявкнул он в телефон.
Сердитый Ян Майер. Это было что-то новенькое. Она продолжила перебирать фотографии. Когда Лунд было девятнадцать, Хеллоуин не отмечали. А если бы отмечали… Интересно, что бы сказала ее мать.
— Я не буду вам больше повторять, — гаркнул Майер. — Ответ — нет.
Он уставился на свой телефон. Выругался.
— Не могу поверить. Она дала отбой.
— Что происходит?
— Хартманн собирается сделать заявление прессе. Пытается уберечь свой тощий зад…
Лунд сунула папку с фотоснимками ему в руки:
— Мы едем в ратушу. Вы поведете.
Бирк-Ларсен поехал на заказ как в тумане, но работать все равно не смог и поэтому вернулся домой, сел с Пернилле на кухне. Они не разговаривали, просто ждали, сами не зная чего.
Потом пришла Лотта, ее сестра. На одиннадцать лет моложе, по возрасту она была столь же близка к Нанне, как и к Пернилле. Бирк-Ларсен сидел в углу немой и неподвижный, наблюдал, как сестры обнимаются и плачут, завидовал тому, что они могут открыто проявлять свои чувства.
— А как мальчики?
— Еще не знают, — сказала Пернилле. — Тайс?
— Что?
Это было первое слово, сказанное им за час.
Лотта присела за стол и всхлипнула. Пернилле проверила школьное расписание, висевшее рядом с семейными снимками.
— Мы забираем мальчиков после рисования, в два часа.