Читать интересную книгу "Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг. - Фред Андерсон"

время войны. Как только Уолпол получил в свое распоряжение этот незаменимый ресурс, все остальное можно было осуществить с помощью политического управления (на языке его противников — коррупции), в котором он преуспел. Но в колониях 1760-х годов не было возможности повторить подвиг Уолпола. Колониальные государственные долги нельзя было финансировать и делать вечными, они должны были погашаться за счет отмены валютной эмиссии в течение оговоренного количества лет. Колониальные правительства, обязанные продолжать облагать своих граждан очень высокими налогами до тех пор, пока военные долги оставались непогашенными, изымали деньги из обращения и сдували колониальную экономику даже тогда, когда парламентские субсидии закончились, а сильнейший в англо-американской истории спад задушил колониальную торговлю. Более того, в отличие от британской регулярной армии и Королевского флота, провинциальные армии были распущены по возвращении мира, лишив губернаторов комиссионных и контрактов на поставки, которые были источником политического влияния во время войны.

Таким образом, возвращение мира, прекращение трансфертных платежей из Великобритании и наступление рецессии ослабили способность губернаторов подавлять оппозицию и защищать прерогативу, причем именно в тот момент, когда налоговое бремя провинций достигло самого высокого уровня за всю историю. В этих новых обстоятельствах аргументы патриотизма, которые губернаторы с успехом использовали во время войны, потеряли свою актуальность. Без непосредственного и трансцендентного общего дела, которому нужно было служить, местные проблемы вырисовывались в сознании колониальных ассамблеи, и местные условия кричали громче, чем абстрактные потребности империи, которая, судя по всему, больше не подвергалась опасности.

Учитывая такие потери политического капитала, губернаторы вроде Фрэнсиса Фокьера и Фрэнсиса Бернарда — люди, амбициозные для империи и искренне стремящиеся управлять колониальной политикой в интересах Британии, — никак не могли сохранить тот уровень контроля, которого они достигли в 1758–1762 годах. Возрождение старых упрямств, появление фракционности, усиление разногласий, когда оппозиционные группы маневрировали в поисках общественной поддержки и боролись за скудное покровительство: все это нельзя было ни остановить, ни отложить надолго.

И все же смысл возобновившихся конфликтов и появления новых политических конфигураций не был очевиден никому. Как и их хозяева в Лондоне, губернаторы не понимали, что их влияние в послевоенных колониях ослабевает, потому что в некоторых сферах оно сохраняется, потому что в последнее время наблюдается тенденция к более тесной интеграции между колониями и метрополией, и потому что политические лидеры в их ассамблеях неопределенно реагируют на введение имперских реформ. Действительно, неоднозначный характер реакции колоний на программу Гренвилла не позволял имперским чиновникам понять, что же на самом деле происходит в Америке, в течение, как оказалось, опасно долгого времени.

ГЛАВА 63

Неоднозначный ответ на имперские инициативы

1764 г.

ТОРГОВЦЫ И ДРУГИЕ хорошо информированные колонисты знали, по крайней мере с конца 1763 года, что реформы в торговой системе империи не за горами. Прибытие в Америку десятков ранее отсутствовавших таможенных инспекторов и сопутствующий шквал приказов, предписывающих строгое исполнение существующих правил, стали тревожным предвестником перемен. «Публикация приказов о строгом исполнении» таможенных законов, — заметил губернатор Массачусетса, — «вызвала в этой стране большую тревогу, чем взятие форта Уильям Генри в 1757 году». Беспокойство было не менее сильным и в других местах — более того, повсюду купцы, сделавшие карьеру в непринужденных рамках старой системы, стали замечать, что грузы подвергаются тщательной проверке, а корабли арестовываются за нарушение правил, которые они едва понимали. Торговое сообщество уже было охвачено тревогой, когда в мае 1764 года появились сообщения о речи Гренвилла в День бюджета, которая дала колонистам первое систематическое представление о характере и масштабах программы реформ[775].

Первыми отреагировали бостонские купцы: они созвали Общество поощрения торговли и коммерции, чтобы обдумать ответные меры, а затем представили свои соображения на весеннем городском собрании 24 мая. Их голос отчетливо прозвучал в инструкциях, которые собрание дало делегатам Бостона в Генеральном суде: «Поскольку вы представляете город, который живет своей торговлей, мы ожидаем, что вы, в частности, сделаете предметом своего внимания поддержку нашей торговли во всех ее справедливых правах, защитите ее от всех необоснованных посягательств и будете способствовать ее процветанию. Наша торговля долгое время страдала от огромных препятствий, и мы с глубочайшей тревогой наблюдаем, как на нее надвигаются новые трудности, которые сведут ее к самому низкому уровню, а то и вовсе погубят ее». Представители должны были приложить «все усилия», чтобы ассамблея сделала все необходимые представления в парламенте и заручилась возможным сотрудничеством со стороны других колониальных законодательных органов.

Но резолюции собрания также дали понять, что представителям нужно было защищать не только экономику Бостона. На карту были поставлены конституционные привилегии Массачусетса, сами права его жителей. «Что еще усиливает наши опасения», — продолжали инструкции,

что эти неожиданные действия могут быть подготовкой к новым налогам на нас; ведь если наша торговля может облагаться налогом, то почему не наши земли? Почему бы не облагать продукты наших земель и все, чем мы владеем или пользуемся? Это, как мы полагаем, уничтожает наше уставное право управлять и облагать себя налогами. Это наносит удар по нашим британским привилегиям, которые, поскольку мы никогда не лишались их, являются нашими общими с другими подданными, уроженцами Британии. Если налоги взимаются с нас в любой форме, и при этом мы никогда не имеем законного представительства там, где они взимаются, не низводим ли мы характер свободных подданных до жалкого состояния рабов, приносящих дань?

В этих более бесстрастных предложениях выражалась озабоченность сельской партии, затихшей после того, как ей не удалось помешать верховному судье Томасу Хатчинсону выдать предписания о помощи в 1761 году. Но более конкретно говорил Сэмюэл Адамс[776].

В свои сорок два года Адамс не достиг того статуса, который должны были обеспечить ему гарвардское образование, кругленькое наследство и почтенная фамилия из колонии Бэй. Но этот неудачливый пивовар, мелкий политический активист и мелкий чиновник (в настоящее время он находится в середине срока полномочий в качестве неэффективного сборщика налогов) не стремился к богатству или власти. В отличие от более практичных, светских и мирских людей, он считал, что политика должна способствовать сплочению общества и укреплению гражданских добродетелей — такие взгляды, как правило, объединяли его с высокоморалистской позицией партии «Страна». Со времен споров о письмах о помощи он, как и Джеймс Отис и другие представители оппозиции, видел в Томасе Хатчинсоне все качества, несовместимые с добродетельной политикой. Будучи лейтенант-губернатором, председателем суда высшей инстанции, судьей по завещаниям округа Саффолк и членом совета, Хатчинсон был ведущим чиновником провинции во множественном числе, его главным политическим инсайдером. Поэтому никто (и