Читать интересную книгу "Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг. - Фред Андерсон"

приблизились к утверждению универсального принципа, ограничившись заявлением о том, что «колонисты могут облагаться налогами только с согласия их собственных представителей, как и другие свободные подданные Вашего Величества». Коннектикутские ассамблеи довольствовались тем, что заказали брошюру с изложением своей оппозиции гербовому сбору под названием «Причины, по которым британские колонии в Америке не должны облагаться внутренними налогами по решению парламента» и отправили ее автора, Джареда Ингерсолла, в Лондон в качестве своего представителя. Избранные чиновники в обеих колониях больше всего заботились о сохранении своих хартий — возможно, единственного вопроса, который мог объединить все фракции в законодательных органах, — и из страха обидеть парламент, который обладал правом аннулировать хартии, предпочли замолчать свои протесты. Беспокойство по поводу сохранения корпоративных привилегий также привело к уникальной попытке Коннектикута выступить против «внутреннего» налогообложения, признав при этом право парламента собирать доходы «внешним» способом — таможенными сборами. Гербовый налог воздействовал бы непосредственно на население, фактически сглаживая институциональные барьеры, которые до сих пор сохраняли автономию колоний в рамках империи. Таможенные пошлины могли быть неприятны, но не ослабляли местный контроль. До тех пор пока новые пошлины не будут настолько высокими, чтобы лишить местных купцов бизнеса, Род-Айленд и Коннектикут могли жить с ними[783].

В Пенсильвании обстоятельства по-другому смягчили реакцию на предстоящий Гербовый акт. Члены ассамблеи Пенсильвании узнали об имперских реформах в разгар борьбы между антипроприетарной партией и возрождающейся проприетарной фракцией: политический спор разгорелся из-за серии ужасающих инцидентов, порожденных индейским восстанием предыдущей зимы. 14 декабря 1763 года около пятидесяти переодетых пограничников ворвались в индейский город на ручье Конестога и убили двадцать индейцев-христиан. Дружинники, называвшие себя Пакстон Бойз в честь шотландско-ирландского поселения на ручье Пакстанг (Пакстон), оправдывали резню самообороной. По их мнению, коннестоги тайно помогали военным партиям делаваров, а собрание, в котором доминировала антипроприетарная партия, оставляло пограничных фермеров беззащитными перед нападениями. Две недели спустя они вновь заявили о своем протесте, вскрыв ланкастерскую тюрьму и зарезав четырнадцать коннестожцев, которых шериф поместил под охрану. По мере распространения информации о том, что дружинники намерены убить всех индейцев в Пенсильвании, их популярность и численность быстро росли. Вскоре они поверили, что могут напрямую запугать правительство провинции. Так, в начале февраля около 500 мальчиков Пакстона двинулись на Филадельфию, объявив, что они убьют 140 или около того новообращенных индейцев, которые нашли там убежище, и Израэля Пембертона, которого они считали главным любителем индейцев в провинции. Бенджамин Франклин и другие правительственные лидеры перехватили их в Джермантауне, выслушали их жалобы, пообещали не преследовать их за предыдущие убийства, если они вернутся домой, и таким образом обезвредили угрозу Филадельфии[784].

Дальнейшего насилия не последовало, но этот инцидент встревожил всех жителей восточной Пенсильвании, еще больше поляризовал политику и повысил ставки в кампании за контроль над законодательным собранием. На осенних выборах и Франклин, и его лейтенант Джозеф Галлоуэй потеряли свои места в ассамблее: ошеломляющий разворот в пользу антипроприетарной фракции, несмотря на то, что она сохранила большинство в законодательном собрании. В этих условиях реформы Гренвилла оставались без внимания, если не сказать незамеченными, до самой осени. Когда законодательное собрание, наконец, начало действовать, оно поручило Ричарду Джексону, своему представителю в Лондоне, направить официальный протест в министерство и лоббировать против гербового налога в Палате общин.

В инструкциях ассамблеи Джексону был лишь кивок на вопрос о колониальных правах, поскольку антипроприетарные политики после выборов сосредоточились на кампании по превращению Пенсильвании в королевскую провинцию. Именно с этой целью, а не протестуя против реформ в имперских отношениях, ассамблея проголосовала за отправку второго агента в Лондон для «помощи» Джексону как представителю Пенсильвании. В ответ на возражения собственнического меньшинства им был назначен Бенджамин Франклин, который имел амбиции стать первым королевским губернатором провинции. Он быстро отправился на новую работу, не подозревая, что по прибытии в Лондон его внимание будет поглощено имперскими, а не провинциальными проблемами. В этом отношении он был не столько прозорлив, сколько представителен. Ни один политик в Пенсильвании не считал, что может существовать более важный вопрос, чем вопрос о том, кто будет контролировать провинцию. Таким образом, в Пенсильвании даже в большей степени, чем в колониях Новой Англии, внутренние вопросы поглощали внимание политических лидеров и сдерживали их реакцию на имперские реформы[785].

Местные проблемы Виргинии нашли отражение в трех официальных протестах Палаты бюргеров — петиции королю, обращении к Палате лордов и обращении к Палате общин. Через все три меморандума проходили смешанные потоки принципиальных и практических возражений со стороны плантаторов, считавших себя обделенными и ущемленными в отношениях с метрополией. Провинциальные налоги, находившиеся на самом высоком уровне за всю историю и предназначенные для погашения военного долга, в последнее время еще больше возросли в связи с мобилизацией ополченцев для защиты границ, но лейтенант-губернатор Фокьер, а затем Закон о валюте не позволили бюргерам ослабить нагрузку с помощью бумажных денег. Тем временем цены на табак продолжали падать, а обменные курсы оставались на самом высоком уровне за всю историю. Долги плантаторов выросли до пугающих размеров, но запрет на продажу табака за пределы империи обрекал плантаторов на торговлю с британскими купцами, которые, по мнению многих, пытались превратить их в постоянных иждивенцев.

Таким образом, бюргеры смиренно молили короля о защите, чтобы он сохранил их «в их древнем и неоценимом праве управляться такими законами в отношении их внутреннего устройства и налогообложения, которые вытекают из их собственного согласия…: Право, которым они, как люди и потомки британцев, всегда спокойно обладали…» С почти равным смирением и оттенком отчаяния они доказывали этим «непоколебимым и наследственным стражам британской свободы», Палате лордов, что они являются потомками людей, которые «принесли с собой все права и привилегии, на которые они могли по справедливости претендовать в своем материнском королевстве»; что обложение их налогами без их согласия сделает их «рабами британцев, от которых они произошли»; и что поскольку они всегда сами облагали себя налогами, «они не могут быть лишены права, которым они так долго пользовались и которое они никогда не утрачивали»[786].

Резонанс, направленный в Палату общин, был больше сосредоточен на практических проблемах, чем на правах, и, возможно, по этой причине звучал спокойнее. Бюргеры не могли, по их словам, «понять, за какие отличия они могут быть лишены священного права рождения и самого ценного наследства [прав англичан] своими согражданами, и с какой вежливостью они могут быть обложены налогами или затронуты в своих владениях парламентом, в котором они не представлены и, более того, не могут быть представлены