и получать плату по соглашению!
Я начинаю петь воинственную песню Вангвана.
Входит, уходит, смеется, застреливается.
Два брата ренегата. Рене Гад и Андре Гад.
Был у меня знакомый, далеко не лорд. Есть у меня знакомая дама, не Вера Засулич. Художник, не Рубенс.
— Вы марксист?
— Нет.
— Кто же вы такой?
— Я эклектик.
Стали писать — «эклектик». Остановили. «Не отрезывайте человеку пути к отступлению».
Приступили снова.
— А по-вашему, эклектизм — это хорошо?
— Да уж что хорошего.
Записали: «Эклектик, но к эклектизму относится отрицательно».
Счастливец, бредущий по краю планеты в погоне за счастьем, которого вся солнечная система не может предложить. Безумец, беспрерывно лопочущий и размахивающий руками.
И я хочу на мокрые садовые скамейки, где перочинным ножом вырезаны сердца, пробитые аэропланными стрелами. На зеленых скамейках грустные девушки дожидаются счастья.
Моя свирепая юность.
Ваше твердое маленькое сердце. Плоское и твердое, как галечный камень.
Ария Хозе из оперы Бизе.
Чудесное превращение двух служащих в капитана и матроса. Буйный ветер нас гонит и мучит. Есть, капитан!
«Молю о скромности и тайне» (романс).
В первые минуты бываешь ошеломлен бездарностью и фальшью всего — и актеров, и текста. И так на самом лучшем спектакле.
Я, как ворон, по свету носился.
Для тебя лишь добычу искал.
Надсмеялся над бедной девчонкой.
Надсмеялся, потом разлюбил.
Рю Комбайн.
Сквозь замерзшие, обросшие снегом плюшевые окна трамвая. Серый, адский свет. Загробная жизнь.
Это был не кто иной, как сам господин Есипом. Господин Есипом был старик крутого нрава. Завещание господина Есипома. Господин Есипом не любил холостяков, вдов, женатых, невест, женихов, детей — он не любил ничего на свете. Таков был господин Есипом.
Отрез серо-шинельного сукна. Теперь я сплю под ним, как фельдмаршал.
Когда в области темно-синего кавалерийского и светло-синего авиационного сукон обнаружатся новые веяния, прошу меня известить.
Мне обещали, что я буду летать, но я все время ездил в трамвае.
Утро. Тот его холодный час, когда голуби жмутся по карнизам.
Привидений господин Есипом не любил за то, что они появляются только ночью, а фининспекторов за то, что они приходят днем.
Это также относилось к числу странностей господина Есипома.
Если у нас родятся два сына, мы назовем их Давид и Голиаф. Давида мы отдадим вам, а Голиафа оставим себе.
Аппетит приходит во время стояния в очереди.
Можно собирать марки с зубчиками, можно и без зубчиков. Можно собирать штемпелеванные, можно и чистые. Можно варить их в кипятке, можно и не кипятке, просто в холодной воде. Всё можно.
Я всю жизнь себя не жалел, всё делал с порывом.
Это я говорю вам как Ричард Львиное Сердце.
Звезда над газовыми фонарями и электрическими лампами Сивцева Вражка.
Удар наносится так: «Дорогой Владимир Львович, — бац…»
Рубашка-голубгипка. Старушка-лепетушка.
Возьмем тех же феодалов.
В некоем царстве, ботаническом государстве.
Темная весна.
Меня все время выталкивали из разговора.
Ефим Провизион, порт-артурец.
Это уже говно, но еще не то, что нам нужно.
— Ты меня слышишь?
— Да, я тебя слышу.
— Хорошо тебе на том свете?
— Да, мне хорошо.
— Почему же ты такой грустный?
— Я совсем не грустный.
— Нет, ты очень грустный. Может, тебе плохо среди серафимов?
— Нет, мне совсем не плохо. Мне хорошо.
— Где же твои крылья?
— У меня отобрали крылья.
Когда покупатели увидели этот товар, они поняли, что все преграды рухнули, что всё можно.
Кардонкль. Хулиганик. Директор.
Полны безумных сожалений.
Шляпа «Дар сатаны».
Кругом обманут! Я дитя!
Надо иметь терпениум мобиле.
Одинокий мститель снова поднял свой пылающий меч.
Пошел я к перукару, бывшему берберу.
Что же касается «пикейных жилетов», то они полны таких безумных сожалений о прошлом времени, что, конечно, они уже совсем сумасшедшие.
Я был на нашей далекой родине. Снова увидел недвижимый пейзаж бульвара, платанов, улиц, залитых итальянской лавой.
Зеркало, разбитое вдребезги. Зеркало, прогуливающееся по большой дороге.
Рассказ «Бабель».
Всё голо. Усилим методическую работу.
Бизони, Стерляди, Молдаванцев. Негус.
Холодные волны вечной завивки.
Лучшего пульса не бывает, такой только у принца Уэльского.
Привидение на зубцах башни.
Богемский граф Гаррах.
Лейб-пферд императорская.
В клубе. Там, где милиция нагло попирает созданные ею самой законы, там, где пьесы в зрительном зале, а не на сцене, диккенсовская харчевня, войлочные шляпы набекрень.
1931
И повар там повар, а не кузнец.
Жил на свете человек с короткими ногами. Он очень от этого страдал. Ему отрезало ноги, и он попросил сделать ему длинные протезы.
Голос певца, которому кидают в шляпу медные пятаки.
Этой брынзе только один шаг до качкавала. И этот шаг уже сделан.
Спец-вечер, где человек каялся в своих грехах.
Схема борьбы за свою жалкую жизнь. Кружочки. «Один кружочек уже заполнен». «А вот мы ей вскроем корни».
Кино. Встревоженные люди. Бормотанье. Что же будет? А кто его знает, что будет. Его надо в клинику отправить. Варфоломеевская ночь и Екатерина Медичи в колхозе. А где режиссер? Чистится!
Нужна склока. Иначе скучно.
Собралась там шайка-лейка.
Строй силосные башни, траншеи и ямы!
Нисхождение анекдота. В первый раз его приписывают самому высокому человеку в стране, а через день уже говорят просто — «один еврей».
Дом, где вскрывают корни.
Я родился между молотом и наковальней.
Сукно с золотыми гербами.
Самый маленький великан и самый большой карлик.
Максимов. Ресторан. Оркестр. «Малачи, грусть, мала-чи. Не тыронь старых иран».
Как дрессировался оркестр в 800 человек. Чернецкий на ступеньках. Наковальни с молотками. Наводнение. Солнце и лед. Ночь. Прожектора. Город и мир.
Сумасшедший бухгалтер. «Я помню все авансы».
Женщина-милиционер перед зеркалом. Каска. Лента. Перо.
Не зная, побил человека, которого обожал и которому поклонялся всю жизнь.
Королева ландшафта.
Пасьянсы. «Часы». «Косынка». «Королевский». «Могила Наполеона». «Докторский». «Картинная галерея». «Дамский каприз».
Выпьем мы за Смита
Смита дорогого.
Между строчкой вписано:
«Смита и Вессона».
Черные шинели, желтые ремни.
* * *
Он не знал нюансов языка и говорил сразу: «О. я хотел бы видеть вас