— А вы что же, и ночью собираетесь идти? — с недоумением непривычного к таким делам человека спросил доктор.
— По обстановке, все по обстановке, командир. До темноты мы проскочим километров двадцать, сделаем привал, свяжемся с вами. Дальше будем исходить из рельефа местности, освещенности и прочих факторов.
Группа разведчиков бесшумно растворилась в лесу.
Закончили работы по обустройству лагеря, и Максим принялся распоряжаться:
— Ты, Александр, можешь спать до двадцати двух ноль–ноль. Потом сменишь Фрязинова. Василий, следишь за аппаратурой и обстановкой. А я прогуляюсь по окрестностям, посмотрю кое–что. Потом супчик вам сварю. Из расположения удаляться только по нужде и не далее чем на двадцать метров.
Несмотря на сгущающиеся сумерки, закинув на плечо ремень не слишком нужного здесь, как ему казалось, автомата, доктор, насвистывая кавалерийский марш, двинулся обратно к ограде базы.
Но пусть воевать не с кем и бояться некого, даже завалящий волк не выскочит из кустов, а все ж таки с оружием спокойнее.
Конечно, хорошая собака рядом — куда приятнее. И опасность издалека учует, и поговорить можно, но на худой конец — пусть автомат. Ночь уж больно быстро накатывается, и тучи по небу летят, прямо как у Пушкина в одном из стихов.
Он был человеком интеллигентным, книжной, так, сказать, культуры, поэтому пейзажи, «включенные и обрамляющие», действовали на него сильнее, чем на простых солдат. И одиночество для коренного горожанина — дело малопривычное.
Палец сам собой лег на спусковой крючок.
Говорить–то он говорил Щитникову, что приказ выполнять нужно беспрекословно, но он, подполковник (звучит все–таки!) Бубнов, теперь здесь царь, бог и воинский начальник, несет полную ответственность за результат поиска и вверенный личный состав. Соответственно, имеет право исходить из ситуации.
А она такова, что в стандартные схемы не укладывается. И проверить кое–какие свои предположения, касающиеся базы и всего на ней происходящего, не мешает.
Попутно он думал примерно о том же, о чем сейчас (или полгода назад?) размышляли и спорили потерявшиеся друзья.
О сущности происходящего. Теоретическая подготовка у него была лучше, но особых преимуществ Максиму не давала, поскольку исходная посылка все равно оставалась сомнительной.
Он знал, что Ляхов, Тарханов и еще три человека исчезли из той самой комнаты, откуда отправился в экспедицию он сам.
Трое исчезли из дома, две девушки — из стоявшей под окнами машины. Саму машину потом отогнали на стоянку возле «синего дома», обшарили по сантиметру, ничего не нашли, естественно. Она и сейчас там стоит.
Маштаков, как его ни допрашивал Чекменев, а потом и сам Максим, клялся, что пространственное перемещение исключается. Мол, и на перевале все оставалось в пределах географических координат, и в Пятигорске полковник Неверов вышел из времени, но оставался на том же самом месте. Это все бесспорно. Но здесь вышло как–то иначе?
Дематериализовались его друзья вследствие ошибки в настройке, превратились в мезонное облачко (о таком варианте даже думать не хотелось) или, вопреки теории, переместились не по времени, а по месту? Конкретно, в загадочный «лагерь пионеров». Отчего–то же вынесло в первый раз Неверова именно туда?
Правда, тогда он географически находился в конгруэнтной[94] точке.
Максим разочарованно щелкнул языком.
Жаль, что у него нет с собой расчетов, которые демонстрировал ему Маштаков. Была там, кажется, одна не совсем ясная формула. Он напряг память. Интегралы — это ладно. А вот со знаками…
Тогда он внимания не обратил, а сейчас вдруг, возможно, оттого, что мозги стали удивительно свободны от многодневного напряжения, что–то такое забрезжило.
Обстановка ведь и вправду удивительно благоприятная. Тишина: ни муха не зажужжит, ни птица не чирикнет. А уж об индустриальных шумах и речи нет.
Через ворота базы, ранее плотно охранявшиеся, а сейчас сиротливо приоткрытые, он прошел внутрь.
Странной и даже страшной была темнота во всех окнах домов и корпуса учебного центра.
Значит, и здесь аналогичность миров, пространства и времени не полная. Здания те же, а электричество в них не поступает. По той же причине, что радиоволны не проходят?
Заходить внутрь домика, где должен был сидеть сейчас дежурный инженер, наблюдающий с той стороны за работой генератора, было не велено. Но очень хотелось.
Там ведь все маштаковские документы, расчеты, графики экспериментов.
Одним бы глазом в них заглянуть, казалось Максиму, и все станет ясно.
Входная дверь заперта, но проникнуть в дом, в общем, не проблема.
А что он скажет Чекменеву, если станет известно о нарушении им приказа?
Придумаем что–нибудь, какой–то совершенно непробиваемый довод.
Сейчас доктор оказался один в один в ситуации мифологической Пандоры или жены Синей Бороды. Запрещено входить в запертую комнату, но уж очень хочется!
Оттягивая момент принятия рокового решения, он обошел почти всю территорию базы. Прислушивался, заглядывал в окна.
Наконец вернулся к притягивавшему его крыльцу. Присел на ступеньки, продолжая размышлять. Похоже, постепенно выкристаллизовывается новая теория.
Никакое это не боковое время. Не сбоку от собственной реальности мы оказались, а сзади. На те же самые пять–десять минут. Тогда все отлично складывается. И объясняется.
Никаких проблем. Ты приходишь в театр через пять минут после того, как из него ушел последний актер и служитель.
Погасили фонари и свечи. Буфетчик убрал недоеденные бутерброды в ледник. Остались на крючках гардероба невостребованные пальто и шубы. И декорации к «Сретенским воротам» не разобраны рабочими сцены, оставлены до завтрашнего спектакля.
Вот и гуляй в этом придуманном кем–то мире, только что, совсем недавно, бывшим не в пример интереснее, чем настоящий. Никто же не платит десять рублей, чтобы посмотреть из третьего ряда партера, как реальный сосед бьет морду жене или другому соседу. А здесь смотрим, затаив дыхание, аплодируем, бросаем цветы на сцену.
Вот и он сейчас гуляет по фойе и за кулисами, будто всего–навсего заснул после второго антракта в укромном уголке, приняв лишнего в буфете, а сейчас проснулся и бродит по опустевшему зданию, тупо соображая, что и как с ним случилось.
Придуманное сравнение Максиму понравилось.
Он потянулся в карман за…
Чем бы лучше подхлестнуть пошедший творческий процесс — глотком из обтянутой кожей фляжки виски или сначала сигаретой?
Но очень ему вдруг не понравилось странное движение темных, гораздо более темных, чем окружающая темнота, сгустков пространства, размерами сообразных человеческим фигурам.
Глаза у Максима привыкли к безлунной ночи, и данный феномен он отнюдь не счел галлюцинацией.
Психиатр знает, что подобные ошибки в оценке окружающей действительности плохо кончаются. Причем галлюцинация, похожая на реальность, обычно безвреднее, чем наоборот. Но тоже не наверняка.
Что никого, кроме их группы и Ляхова с товарищами, в этом мире быть не может, он знал теоретически и успел убедиться на практике. Однако же, чем черт не шутит?
Если это просто природный феномен, своеобразная иллюзия — одно, а если нечто материальное?
Кстати, такие же сгустки тьмы, только с коричневыми огоньками по краям, описывал один фантаст в повести про планету железной звезды.
— Стой, кто идет! — по–уставному крикнул он. — Стой, стрелять буду!
Ответа из темноты он не получил, но артефакты[95] — тенями их назвать не получалось из–за ощутимой даже на расстоянии плотности — несколько приблизились. Отчетливо различались четыре, двигающиеся бесшумно, медленно, но упорно, а в отдалении, кажется, мельтешили и еще.
Внезапно Максим ощутил какой–то даже нечеловеческий ужас. Поскольку совершенно иррациональный. Нечто похожее случается с новобранцами, заступающими на свой первый боевой пост ночью и на отшибе от товарищей. И мерещится черт знает что, и по неожиданно вздохнувшей в кустах заблудившейся корове открывают истерическую стрельбу.
Только у Бубнова основания были куда более реальные. А вернее сказать, не «реальные», а очевидные.
Как лежал автомат у него на коленях, так он из него и ударил веером перед собой. Сначала очередью патронов на двадцать, потом добавил еще две по пять, почти прицельно, и рванул длинной перебежкой до самой ограды.
…Вот сейчас кто–нибудь наверняка скажет, что автор то ли идеализирует огнестрельное оружие, как универсальный способ решения всех и всяческих проблем, нравственных, мировоззренческих и мистических, то ли воображает, что без его постоянного и повсеместного использования сюжет много проигрывает. А ведь нет.