За неделю на маленьком поселковом кладбище вряд ли хоронят больше двух–трех человек. Скорее всего — меньше.
Он непосредственно видел четыре тени. Одного–двух отпугнул или перевел в состояние «окончательной смерти». В кого–то стрелял Колосов. Трое подорвались на растяжках.
Если неделю–две считать критическим сроком, следовательно, других восставших из могил покойников здесь просто не должно быть.
Иначе бы они, при великолепном презрении к смерти, продолжили свой марш в сторону живых.
Таким образом, непосредственной опасности действительно нет.
Самое же удивительное, отмечал Максим не участвующей в построении силлогизма частью сознания, его будто не задевает исходная абсурдность ситуации — он сразу принял происходящее как данность и мыслит исключительно в рамках логики происходящего.
Между тем мрачно молчащий Колосов порезал хлеб (предварительно с особым тщанием вымыв руки), разогрел две полукилограммовые банки консервов «Свинина постная с гречневой кашей», несколько превысив этим пайковую норму. Фрязинов подвесил над огнем на треножнике котелок с водой, предназначенной для чая.
Максим разрешил также раскупорить к ужину пластиковую бутылку «Спирта питьевого» и развести его положенным образом.
Теперь они, безусловно, оказались в боевых условиях, и указанное действие было прямо прописано в уставе. В армии положено выдавать сто пятьдесят граммов сорокаградусного столового вина одномоментно, на флоте — два раза по сто, к обеду и к ужину. Дополнительная порция в качестве поощрения после выполнения тяжелых и опасных работ тоже разрешалась, по усмотрению начальства, но не более ста граммов.
— Так, может, все же скажете, братцы, что вы там обнаружили, — выпив, крякнув, понюхав ломоть хлеба и закусив ложкой каши, наконец проявил любопытство Фрязинов. — А то вид у вас больно похоронный…
— В самую точку, — хмыкнул Колосов.
Молчать оснований не было, и Максим рассказал с некоторыми, пришедшими ему в голову только сейчас комментариями.
— Ну и ну, — сказал Фрязинов, причем довольно спокойно. Он тоже относился к тем людям, которые не имели привычки рефлексировать, если что уже случилось.
Сиди дома, коли не готов служить там, куда пошлют. А если послали…
Помнится, один писатель о подобном уже упоминал.
«Когда, вместе со своим легионом, легат прибыл в Одессу и увидел улицы, освещенные электрическими фонарями, он нисколько не удивился. В персидском походе он видел и не такие чудеса. Скорее его удивили буфеты искусственных минеральных вод. Вот этого он не видел даже в своих восточных походах».[97]
— Значит, покойник, каким–то образом существующий, умереть еще раз вполне способен?
— И даже очень быстро, — подтвердил Бубнов.
— А тогда для чего он вообще здесь «живет»? — Вопрос прозвучал странно и в то же время крайне уместно.
Да, для чего или все–таки — почему?
— Я так думаю, — сказал Максим, — что это просто свойство здешнего пространства–времени. Вас же учили…
— Меня — нет, — быстро и словно испуганно ответил Колосов.
— А меня — да, — возразил Фрязинов, — и все равно вы меня ни в чем не убедите. При любом раскладе ожившие покойники к физике никакого отношения не имеют. Попа бы сюда позвать… — в голосе воентехника прозвучала надежда.
— Заткнитесь, мужики, — устало произнес Бубнов. — Сказки про покойников очень здорово идут по ночам в палатке скаутского лагеря. Настрой есть — продолжайте. А пока так. Гранат у нас осталось всего восемь штук, да и было бы впятеро больше, весь лагерь сплошным минным забором не обнесешь. Согласны? Кроме того, ни при одном мертвеце оружия не обнаружилось, и вообще вопрос об их опасности остается открытым. Ну чем, в конце концов, может быть опасен для крепких вооруженных парней совершенно мертвый труп? При всей его агрессивности, если таковая и обнаружится? Какая в нем сила? Уже сам факт, что он по той или иной причине умер, говорит не в его пользу. Может быть, просто мы живые и теплые, вот их к нам и тянет?
Резко сменив тему, Максим, чтобы отвлечь молодежь от мрачных мыслей, начал пересказывать студенческие и врачебные анекдоты на ту же тему, стараясь навязать им привычный ему самому стереотип, что в смерти ничего сакрального нет, а есть только скучная рутина профессии.
Его профессии.
Как говорил третьекурсникам ассистент–патологоанатом Кожарский, преферансист и циник:
— Вы, коллеги, покойников не бойтесь, они вам ничего не сделают, вы живых бойтесь…
Кажется, получилось.
— Тогда, ребята, разрешаю поспать. Но с оружием в руках и полной готовностью. Вдруг они никого не убивают, а просто забирают с собой…
После такой вводной ему самому спать можно было совершенно спокойно.
Он не стал заползать в палатку, предпочел устроиться неподалеку от костра на свежем воздухе. Между двумя гребнями корней толстенного ясеня, вполне заменяющими полуметровый бруствер, Максим устроил себе лежбище из ранца и вчетверо сложенной плащ–накидки. Под ней — слой опавших листьев. Тепло, мягко, надежно. Ствол дерева в два обхвата защищает сзади, корни — с боков. Впереди трепещет языками пламени догорающий костер. Под рукой — автомат. Возле другой — фляжка и сигареты.
Только спать он совсем не собирался. Слишком много в голове мыслей и гипотез.
Факт присутствия движущихся, но одновременно способных умирать второй раз, и уже окончательно (а так ли?), покойников заставлял в очередной раз пересмотреть картину мира.
Нет, не пятиминутное прошлое окружает его. Маштаков что–то такое уловил очень правильно. И из никчемной теории того же Кантора сумел сделать совершенно технологические выводы. Воплощенные в железо, работающее, кстати.
Но — покойники! Это способно свести с ума. Если он прост и догматичен.
Максим себя догматиком не считал. Жалел лишь о том, что рядом нет сейчас коллеги, доктора Ляхова. Как бы с ним хорошо было сейчас обсудить происшедшее!
«Пир» Платона, а то еще и более интересный диалог мог бы случиться.
«Мы трезвы сейчас?» — спросил себя Максим и с убежденностью признал, что да, безусловно. И биохимически, и психически. Что такое, после пережитого, неполный стакан водки? Следовательно, необходимо рассуждать в тех же, материалистических и объективно реальных категориях. Все действительное разумно, и наоборот, соответственно.
Где могут существовать мертвые рядом с нормальными людьми? В раю, аду, чистилище — вряд ли. Мы, живые, туда доступа не имеем.
Значит — здесь. В этом самом странном боковом времени. А ведь неплохо!
Максим даже подскочил. Подбросил пару поленьев в костер.
Боковое, говорите? Живого здесь нет, а все материальное, но не живое существует. Тогда покойник является тем же самым. Переставая быть живым, он становится тем, что тут существовать может.
Уже интересно.
Кой–какая система вырисовывалась.
Покойники по этому миру бродят, зачем, пока непонятно, но бродят и к живому тянутся. Убиты могут быть достаточным механическим воздействием. И — что?
А вот то, что для них этот мир — родной. Мы думали, куда они деваются? Зачем греки придумывали мифы про царство Аида, где слоняются тоскующие тени героев? Этот, как его, Харон с его вельботом, перевозивший покойников (за плату, заметьте) на тот берег.
Вполне реальный берег, получается, раз Орфей ходил туда за Эвридикой, только обернулся не вовремя. И еще были прецеденты.
Так, может, все это правда?
В нашем мире несчастный покойник жил, потом умер.
Думал, что насовсем, а попал совершенно неожиданно в места, где странная некрожизнь продолжается. Чем он тут занимался — пока неясно. Но увидел вдруг неподалеку совершенно живого человека. Вздумал подойти, спросить, без всяких задних мыслей и агрессивных намерений, не слышал ли бывший земляк, что происходит и как быть дальше?
Вместо этого нарвался сначала на автоматную очередь, потом на мину. И умер повторно и окончательно.
Подтверждением этой теории служит факт стремительного разложения.
Так. Значит, есть смерть там, вторая жизнь здесь и, соответственно, вторая смерть тоже.
Как сказано в теории Эверетта? Нас окружает множество Вселенных, в том числе те, что отличаются друг от друга незначительным, но постоянно увеличивающимся разбросом вначале исторических фактов, а потом и физических законов.
Ну а вот здесь мы имеем пока единственное, эмпирически установленное различие — покойники какое–то время сохраняют двигательную активность. И какие–то остатки интеллекта. После третьего взрыва остальные сообразили наличие «смертельной» опасности и удалились от греха…
Он вскинулся, внутренним таймером почувствовав, что пришло время связи со Щитниковым.