Если не считать сумки. Кожаной сумки Иванова.
До этого он бесцельно расхаживал по рубке, а теперь крутанулся на месте и рванул в свою каюту, на пороге которой застал молодого человека, преспокойно выходившего с сумкой через плечо. Тот извернулся, чтобы проскользнуть мимо, но Чонгор загородил проем и грудью впихнул воришку обратно. С палубы на них уже косились люди, выносившие из трюма бухты стальных тросов, пластиковые контейнеры для рыбы, сухпайки и прочее добро. Чонгор запер за собой дверь, обернулся и увидел, как молодой человек одной рукой жадно прижимает к себе сумку, а другой помахивает ножичком.
Одет он был лучше Чонгора: чистенькая футболка с эмблемой «Бостон селтикс» и серферские штаны с оттопыренными карманами, из-за которых его ноги казались совсем уж тощими. Недели две назад Чонгор занервничал бы. Теперь же, состроив кислую мину, он взялся за полу своей рваной просоленной рубашки и слегка задрал ее, выставляя напоказ торчащую из-за пояса шорт рукоять «макарова». Поначалу это не произвело желаемого впечатления: воришка не мог отвести глаз от огромного волосатого туловища. Оно было не таким пухлым и бледным, как две недели назад, но даже теперь – более загорелое и подтянутое – то ли поразило наподобие одного из чудес света, то ли просто отвлекло юного филиппинца, который к тому же не знал, как понимать этот жест. «Пырни меня в живот»? Впрочем, пистолет он вскоре заметил. Чонгор понимал, что угрожает несерьезно. Если грабитель в самом деле намерен пустить нож в дело, то успеет серьезно поранить, а то и убить, прежде чем Чонгор достанет оружие. Однако интуиция подсказывала, что резать филиппинец никого не собирается, а хочет лишь припугнуть. Значит, самому Чонгору стоит поднять ставки и пойти на еще больший блеф.
Сработало. Он смотрел филиппинцу в глаза, пока тот не спрятал нож. Потом Чонгор указал на сумку и поманил пальцем. Филиппинец досадливо вздохнул, снял ее с плеча и подтолкнул вперед по полу каюты. Чонгор подхватил свое добро, посторонился и выпустил воришку.
Спустя полминуты мореходы, приняв предложение отвезти их на берег, сидели в одной из лодок, а еще через полминуты стояли на суше, препираясь с лодочником, который старательно изображал возмущение тем, что его услуги сочли бесплатными. Беседа не клеилась, пока Юйся (а она, едва выбравшись из лодки, то прыгала по берегу, словно испытывая его на прочность, то падала на колени и целовала землю) не уловила немного знакомый ей фуцзяньский диалект. Она вскочила, подбежала и попробовала завязать разговор, старательно артикулируя губами с налипшим на них песком. Чонгор видел, что лодочник и Юйся понимают друг друга не очень, но кое-как справляются. Марлон, который до сих пор лежал, раскинувшись морской звездой, и вопил от радости, привстал, навострил уши, однако, похоже, понял не больше Чонгора.
Чонгор отошел немного в сторону, чтобы убрать подальше с глаз капитана сумку, опустил ее на песок и расстегнул, присев на колени.
Сверху упала тень. Рядом стояла девочка лет восьми с малышом, которого придерживала на боку, и с интересом наблюдала. Чонгор просунул руку в лямку, поднялся, устроил сумку повыше и открыл. Девочка зашла с другого бока, привстала на цыпочки, вытянула шею, а малыш ухватился обслюнявленной ручонкой за край сумки и потащил вниз, словно помогая сестре удовлетворить ее любопытство. Безвыходная ситуация: не мог же Чонгор отпихнуть чужого ребенка. Хотя еще больше он не хотел, чтобы кто-то увидел, сколько у него с собой денег.
В главное отделение сумки упал свет. В ней не было ничего, кроме нескольких разрозненных купюр розового цвета. Все деньги исчезли.
Чонгор вспомнил воришку в каюте. И оттопыренные карманы. Потом посмотрел на замершую на отмели «Сел-аню». По судну бродили человек сто, на подходе было еще больше. Некоторые, прихватив все, что хотели, расплывались на лодках кто куда. Безвыходная ситуация. Даже если дать денег, чтобы отвезли на корабль, или догрести самому, а там как-то повлиять на всю эту толпу, в которой большинство вооружены в лучшем случае ножами, шансы застать на борту воришку с толстыми пачками банкнот крайне малы.
Чонгор заглянул в бумажник: куча венгерских денег и пара случайных евро.
Он посмотрел на Капитана, который по филиппинским стандартам выглядел почти стопроцентным азиатом. Как местные связаны с Китаем? Смутно представляют, что их предки явились оттуда много веков назад? Или постоянно катаются туда-обратно?
– Какие деньги он согласен принять? – спросил Чонгор Юйсю.
– Согласен на наши юани, – заверила она.
– А еще?
Юйся перевела, и Чонгор услышал, как Капитан сказал «доллары».
Девочка убедилась, что сумка не сулит никаких чудес, отцепила от нее ручонку малыша и побрела глазеть дальше. Чонгор медленно побрел к Юйсе, сунул руку во внутренний карман сумки и выудил гермопакет с вещами Питера, затем достал и раскрыл бумажник, сделанный из броневого нейлона. Там за пластиковым окошечком обнаружились водительские права штата Вашингтон, а в отделениях – также из прозрачного пластика – карточки и бумажки: страховое свидетельство, удостоверение избирателя и белый листок с напечатанными длинными строками случайных цифр, букв и знаков препинания – видимо, паролями. И ни одной фотографии Зулы, что лишь подтвердило нехорошие подозрения, которые Чонгор испытывал насчет Питера с самого начала. Кредитные и дебетовые карты. Две американские долларовые купюры и масса других, попестрее – их Чонгор в первый раз не распознал. Оказалось, канадские. Он испытывал странное чувство, держа в руках эту бережно сохраненную память о мертвом человеке здесь, в совершенно ином мире, на берегу Лусона.
Беседа стихла – Капитан не сводил глаз с бумажника.
Не упуская момента, Чонгор сказал Юйсе:
– Нам надо в какой-нибудь город, где есть гостиница, Интернет и откуда ходят автобусы, например, в Манилу. Есть такой поблизости? И как туда проще попасть – морем? По суше?
Время от времени в паре километров от берега проносились грузовики и над джунглями вырастали густые клубы коричневой пыли.
– Он не дурак, – заметила Юйся. – И так понятно, что он посоветует.
– Убеждай любыми словами. Лишь бы вывез.
У Юйси с лодочником появилась тема для беседы, Чонгор тем временем добрался до пакета Зулы и открыл бумажник. В него словно пальнули дробью разнообразных эмоций. Это был стыд за свое неджентльменское поведение. Ужас при мысли, что он копается в вещах мертвого человека. Дикий интерес ко всем сторонам ее жизни. Пронзительное ощущение потери, затем решимость поскорее выбраться и отыскать Зулу – вдруг она еще жива. Боязнь не найти денег и неуместное чувство благодарности: среди канадских банкнот разного достоинства обнаружилось несколько новеньких американских двадцаток.