— Я хочу тебя. Сейчас, — хрипло произнес он, опускаясь на кровать вместе с ней.
— Да, — ответила Тула, расстегивая пуговицы на его рубашке.
Желание сводило его с ума, и все, что он собирался ей сказать сегодня вечером, вылетело у него из головы. Он стянул с нее ярко-красный свитер, под ним у нее оказалась розовая шелковая комбинация, через которую проступили затвердевшие соски. Никакого бюстгальтера. Это хорошо. Не нужно тратить лишнее время.
Он уже много часов ни о чем не может думать, кроме нее. Сегодня он убедился в том, что Натан его сын. Остальные вопросы могут подождать. В данный момент ему нужна только Тула.
Саймон стащил с нее комбинацию, и его голодный взгляд задержался на ее соблазнительной груди. Избавившись в два счета от своей рубашки, Саймон наклонился и накрыл губами сначала один розовый сосок, затем другой. Тихо застонав, она выгнулась под ним дугой и прижалась к нему, умоляя дать ей больше. Дать ей все, что он может.
Это чувство было знакомо Саймону. Сейчас он тоже его испытывал. Все его тело ныло от напряжения. Ему казалось, что если он сейчас же не овладеет ею, то взорвется. Оторвавшись от ее груди, он принялся изучать губами другие участки ее тела.
— Такая маленькая, но такая совершенная, — прошептал он, согревая своим дыханием гладкую кожу ее живота.
— Я не маленькая, — возразила она, затем вздохнула, когда кончик его языка скользнул вокруг ее пупка. — Это ты просто очень большой.
Подняв голову, Саймон улыбнулся. Тула пожала плечами:
— Ладно. Я маленькая.
— И фигуристая, — добавил он, расстегивая молнию на ее джинсах. Когда кончики его пальцев коснулись ее кожи, из ее горла вырвался приглушенный стон.
Улыбнувшись снова, Саймон ловко стянул с нее джинсы и бросил их на пол. Затем он сделал небольшую паузу, чтобы полюбоваться ее розовыми кружевными трусиками.
— Если бы я знал, что под джинсами у тебя такая красота, я бы уже давно их с тебя снял.
Тула провела кончиком языка по его нижней губе, и его напряжение усилилось.
— Теперь, когда ты это знаешь, что ты собираешься делать?
В ответ он стянул с нее трусики и, передвинув ее на край кровати, приник губами к самому чувствительному участку ее тела.
Она дернулась под ним, но Саймон не собирался никуда ее отпускать. Положив ее ноги себе на плечи, он подарил ей самый интимный поцелуй, который только можно себе представить. Тула тихо постанывала по ним, по мере того как по ее телу прокатывались волны эротического удовольствия. Ее сердце бешено колотилось, в глубине ее женского естества все сжалось в комок и пульсировало. Ей оставалось только вздыхать, стонать и шептать его имя в ожидании освобождения.
Когда она почувствовала, что оно уже близко, она изо всех вцепилась в покрывало, на котором лежала, словно боясь, что может покинуть реальность и перенестись в другой мир. В следующую секунду комната закачалась, и ее разум отключился под натиском потока чувственного наслаждения.
Ее тело еще трепетало в экстазе, когда Саймон уложил ее на середину кровати, навис над ней и мощным рывком вошел в нее. Вцепившись в его плечи, она заглянула в его карие глаза, блестевшие от страсти, и задвигалась вместе с ним в первобытном танце, отдавая ему всю себя без остатка, пока ее не накрыла новая волна экстаза. Мгновение спустя Саймон затрясся и простонал ее имя. Затем, тяжело дыша, он рухнул на нее.
Не желая прерывать эту близость, Тула крепко обхватила его руками и почувствовала, как стучит его сердце.
Она не знала, сколько они так пролежали. Может, минуты, может, часы. В конце концов Саймон поднял голову и одарил Тулу дерзкой и одновременно нежной улыбкой, которая сломала последний барьер внутри ее, подтолкнув к тому, чего она так боялась. Ведь влюбиться в Саймона Брэдли для нее равносильно самоубийству.
— В чем дело? — тихо спросил он. — Ты выглядишь обеспокоенной.
Она действительно беспокоится за свой рассудок. За свое благополучие. Влюбиться в Саймона было большой ошибкой.
— Обеспокоенной? — повторила она, не зная, что сказать.
— Я предохранялся, — сказал Саймон. — Ты не обратила внимания, но я это сделал.
— О, спасибо, — пробормотала Тула, хотя какая-то ее часть считала, что было бы лучше, если бы он этого не делал. Тогда, она, возможно, забеременела бы и не страдала так, потеряв Натана.
— Тула… — Приподнявшись на локтях, Саймон сказал: — Нам следует поговорить о том, что только что произошло.
— Нам правда это необходимо? — Тула насторожилась. Вряд ли он ей сейчас скажет: «Это было восхитительно. Я счастлив».
Он перекатился на бок, и прохладный воздух коснулся ее обнаженной кожи.
— Да. Необходимо. Послушай, я думаю, это было… неизбежно.
— Как смерть и уплата налогов? — пробормотала она, зная, куда он клонит.
— Ты знаешь, о чем я говорю.
— Да. И ты прав, — вздохнула Тула, садясь в постели. Внезапно почувствовав себя уязвимой, она натянула одеяло на грудь. — Саймон, ты не должен чувствовать себя виноватым. Я сама этого хотела. Ты меня не соблазнял.
— Я знаю.
Тула издала смешок:
— Спасибо, что заметил.
— Нас по-прежнему связывает Натан, и я хочу убедиться, что мы друг друга понимаем.
Она повернула голову и посмотрела на него:
— О чем ты говоришь?
Нахмурившись, он запустил пальцы в волосы.
— О том, что от тебя зависит, получу я право опеки над Натаном или нет.
Она кивнула. Его взгляд, который совсем недавно был полон тепла, вдруг стал холодным как лед. Он не ушел от нее, но вдруг стал казаться таким далеким.
— Я не хочу, чтобы то, что произошло между нами, повлияло на твое решение, касающееся права опеки.
Потрясенная, Тула могла только пристально смотреть на него. Она совсем не этого ожидала. Она думала, что он начнет извиняться и клясться, что эта ошибка больше не повторится.
— Что?
Одна его бровь поднялась, губы сжались в тонкую линию.
— Ты серьезно? — произнесла она с негодованием. — Ты правда думаешь, что я принадлежу к тем женщинам, которые использовали бы это против тебя?
— Я этого не говорил.
— Ты только что это сказал. — Откинув одеяло, она соскочила с кровати и, не став искать свои трусики, быстро натянула джинсы. — Я в это не верю. Как после того, что между нами было, ты можешь так обо мне думать? Я такая глупая. Мне следовало сразу догадаться, что так будет.
— Дай мне всего одну чертову минуту…
Она бросила на него взгляд через плечо:
— Это одна из самых оскорбительных вещей, которую мне когда-либо говорили.
— Я не хотел тебя оскорбить.