досадливо морщил лоб, будто вспоминал что-то и не мог вспомнить.
— Фу, — сказала, улыбаясь, Нина. — Вы уж извините, нашумели мы. Вот пришли, а делать нам нечего. И домой не к чему торопиться.
— Сыграйте, Валентина Михайловна, песню какую-нибудь солдатскую, — попросил Дубов.
— «Бьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза», — тронув струны, негромко запела Валентинка.
Песня объединила всех, голоса лились задушевно, тоскующе. Расстались друзьями. Нина обняла Валентинку:
— Приходите к нам. Ждать будем. Правда, Валечка!
Тихо в старой школе. Спит тетя Настя, спят Перовы. Погас огонь в окнах у директора. Один дядя Семен, слышно, ходит внизу, проверяет, все ли в порядке, хорошо ли протоплены печи, не осталось ли где головешки. Валентинке тоже надо проверять тетради. У Зои Ягненковой, конечно, пять. Волков и Куваев, как всегда, тетрадей не сдали. Что это, Шатохин? Выполнил без единой ошибочки! Ликуя, Валентинка вывела в конце страницы жирную пятерку: сдвинулось дело, сдвинулось!
На лестнице скрипнуло. Валентинка затаила дыхание: господи, кто это? Разве нож в ручке двери — запор? Стал у порога, молчит…
— Валя, открой, — послышался шепот.
Саша! Поспешно выдернув нож, Валентинка открыла дверь. Он. Шапка и воротник в инее, трет руку об руку:
— Застыл, пока дожидался. Ты чего этих гусей к себе навела? Дубова, Нинку… Гляди, а то я Дубу таких лещей надаю… нечего ему тут распевать песенки. — Сашка подошел к столу, прикрутил фитиль, дунул. Сев на скамью, потянул за руку Валентинку. — Стронутая у меня душа, пичуга. Такого нагляделся на фронте, не дай бог тебе во сне увидеть… Полюби ты меня, Валя, пожалей… Да ведь не полюбишь, где тебе. И пожалеть — сумеешь ли?
— Я, кажется… я люблю вас, Саша, — тихо сказала Валентинка, у которой сердце щемило от боли за этого взрослого и такого одинокого в своей беде человека.
— Кажется? — опять усмехнулся Сашка. — У нас говорят: кажется, так перекрестись. Дите ты, Валя. И что меня к тебе тянет? Дите.
Он поднялся, зажег лампу. Надев ватник, погладил Валентинку, как маленькую, по щеке. Осторожно открыл дверь. Шаги его проскрипели по лестнице, потом по крыльцу… Валентинка легла, но сон не шел к ней, все мерещился Саша, думалось, чем можно ему помочь? Заснула, когда начало светать. Проспала бы воскресник, не постучись к ней Перов.
…Проехали деревню, двинулись по дороге к лесу, туда, где за невысокой огорожей из кольев раскинулось ровное поле, укрытое толщей сугробов. Дядя Семен первым свернул к краю наезженной дороги, ступил на наст; провалился до колен.
— Не, коняги не выдюжат!
— Придется расчищать, — сказал, ковыряя снег валенком, Аксенов. — А ну, ребята, кто покрепче, за мной! Топчите тропу, от нее раскидаем, выручим сено!
Мужчины во главе с Аксеновым пошли вперед, проваливаясь чуть не до пояса. За ними оставалась неровная, рыхлая, но все же тропа. Женщины и школьники отгребали от этой тропы снег, расширяли ее, утаптывали; следом, одна за другой, втягивались подводы. Валентинка тоже копала, пока не заныли плечи, поясница, стало жарко. Распахнула пальто, обдало холодом.
— Застегнись, простудишься! — крикнула Катя. Она, скинув на плечи цветастую шаль, оставшись в одной вязаной шапочке, работала рядом с Перовым.
Пальто Валентинка застегнула, но от этого стало лишь тяжелее. Временами казалось, больше не сможет двинуть ни рукой, ни ногой.
Начали спускаться сумерки, когда пробились наконец к стогам. Откуда-то появился Лапников, стал басовито командовать:
— Раз-два, взяли!
Мужчины, нагружали подводы сеном, женщины помогали им. Только сейчас Валентинка заметила Шатохина-старшего: стоя на высоком стогу, он ловко спихивал вниз валы душистого сена. Несколько охапок свалились на другую сторону стога. Валентинка прилегла на одну из них. Хорошо… Не холодно и есть не хочется. Какие крупные, ясные загорелись на успокоенном небе звезды!
— Ты что, с ума сошла? Вставай, ведь замерзнешь, дуреха!
Сердитый голос вернул Валентинку к ночной темноте, к ощущению усталости и голода. К ней склонился Сашка, тряс за отвороты пальто:
— Ей-богу, рехнулась, сумасшедшая!
Валентинка оторвала от себя Сашкины руки, покачиваясь, пошла за маячившими впереди возами. Она шла медленно и все-таки обгоняла тяжелогруженые подводы. Когда обходила переднюю, услышала начальнический басок Лапникова:
— Полвозика у меня во дворе сбросишь!
— Ладно, сброшу, — картавя на «р», отозвался возчик.
…Скинув пальто, Валентинка прижалась к теплому боку печки, прикрыла от удовольствия глаза. Всегда бы вот так — приходить домой, зная, что сделал стоящее, нужное. Пусть ломит руки, гудят от усталости ноги, не беда. Зато сено вывезли. Еще бы сейчас тарелку горячего супа, и ничего на свете не надо. Но и то, что супа нет, невелико горе. Есть хлеб. И еще кипяток — принесла тетя Настя.
За дверью брякала заслонкой Анна Сергеевна. Остро, головокружительно запахло мясным.
— Валечка, к нам ужинать! — стукнула в дверь Перова. — Екатерина Васильевна уже у нас.
— Сейчас, только умоюсь! — обрадовалась Валентинка.
В комнате Перовых было тепло, над столом горела большая висячая лампа. Огурцы, капуста, моченая брусника, сало… Перов, представительный даже в полосатой пижаме и поэтому, верно, особенно благодушный, кричал:
— Анечка, есть хочу зверски! Поторопись!
Перов достал из буфета графин, рюмки, заставил вместе со всеми глотнуть и Валентинку. Никогда прежде не брала она водки в рот, и сейчас все поплыло у нее перед глазами, словно она села на большую пеструю карусель. Какие вкусные щи! Как славно улыбаются эти сидящие за столом милые люди… и что в них не нравилось Валентинке? Только вот Иза капризничает. Шесть лет, а мать кормит ее из ложки. Девочка оттолкнула руку матери, щи вылились на стол… Перов не повел даже бровью. Катя не выдержала:
— Нехорошо так себя вести, Иза, ты уж большая.
— А ты молчи, дура толстомясая! — вдруг грубо сказала девочка. — Мама говорит, тебе и вовсе незачем к нам шляться!
Солнце потухло вокруг Валентинки. Перов, бледнея, медленно поднимался… Катя, всхлипнув, выскочила за дверь. Пошла вслед за нею и Валентинка, спиной ощущая, какая страшная нависла позади нее тишина.
Катя лежала на ее постели, рыдала в подушку. Услышав шаги Валентинки, подняла подурневшее от слез лицо:
— За что меня так, за что?
Валентинка молча села возле нее. Жаль было радостных минут, которые так плохо кончились, неловко было за Катю, за Перовых. Болела душа о Сашке: как он испугался за нее, там, у стога! А она оттолкнула его… Все-таки люди не умеют жить разумно и радостно. Нет, не умеют.
Наутро первой встретила тетя Настя:
— Вот тебе тетрадки, Валя Михайловна, завуч-то, Павел Иванович, просил хоть два урока приглядеть за ребятами Анны Сергеевны.
— А что с ней? Так плохо? — сразу вспомнив вчерашнее, встревожилась