прочесть? — спросила робко. С тех пор как ее оставил муж, и без того застенчивая Нина Стефановна словно бы чувствовала себя виноватой, стеснялась этой вины.
— Вот, — протянула Валентина тетрадь. — Лучшее из всех.
Позвонили на урок, учителя отправились в классы, комната опустела. Нина Стефановна читала, облокотясь на стол, прикрыв ладонью глаза, словно от резкого света.
— Все об отце, — тихо сказала она, возвращая Валентине тетрадь. — Не называет прямо, а все о нем. Вот видите: «Любой изменник заслуживает презрения…» «Изменить близким людям — все равно что изменить Родине…» Не понимаю. Меня он мог бросить, но сына! Ведь они были как одно сердце, одна душа… — Нина Стефановна отвернулась, чтобы скрыть слезы.
Валентина молча погладила ее плечо. Она все понимала, сочувствовала. И что тут сказать! Горю не поможешь словами.
В дверь заглянула Тамара Егоровна:
— Валентина Михайловна, зайдите ко мне.
В небольшом, почти без мебели директорском кабинете было прохладно, пусто: Тамара Егоровна не признавала никаких украшательств. И дома жила по-спартански непритязательно, и школу не разрешала перегружать массой всякой, как она говорила, «неприглядной» наглядности.
— Прошу, — указала Тамара Егоровна на стул и села сама, вытянув по столу сомкнутые в ладонях руки. — Итак, все же конфликтуем? Вечные конфликты: между учениками и учителем, между родителями и учениками, между учителями и родителями, между учителями, наконец… На вас, дорогая моя, поступила жалоба.
— От Огурцова?
— Знает кошка, чье мясо съела… Чем же вы оскорбили его супругу, его самого? — жестко, словно пристукивая молотком, спросила Тамара Егоровна. Она говорила и действовала прямо, безапелляционно, и не сразу, не всем удавалось разглядеть за внешней резкостью Тамары Егоровны ее доброе сердце. Валентина разглядела давно — ведь они рядом пятнадцать лет. И Никитенко — вот что странно — раньше всех разглядел и понял это, далеко не относящийся к добрякам Никитенко…
— Я сказала матери, что мальчик на фоне других ребят в классе выглядит вялым, приниженным. Есть в нем какие-то черты страха, забитости.
— На моей географии он тоже словно отсутствует. Спросишь — хлопает молча глазами… Похоже, несколько недоразвит…
— Мне кажется, нет. У Евгении Ивановны ведет себя как все. Она говорит: Рома вполне нормален. Может быть, в прежней школе внушили обратное.
— Примерно так я сказала отцу. Он обещал прийти сегодня после двух, как вы просили. Статью о себе читали? — протянула Валентине лежавшую на столе газету.
— Читала. Не знала, куда деться от стыдобушки.
— Почему же? Написано от души. Хотя, как всегда у Василия Васильевича, есть перехлест. Мысли дельные, но… слишком уж лозунгово. — Тамара Егоровна взяла газету. — Вот, например: «Что бы ни происходило в мире, главное для учителя — душевный мир ученика. Долг учителя — вторгаться в этот мир, облагораживать его, нести в него свет и оптимизм…» Прямо из лексикона Аллы Семеновны, фразирует она восторженно, а вторгается чаще всего грубо и неоправданно.
— Предмет она знает хорошо.
— Предмет предметом, но… — Тамара Егоровна разомкнула руки, поднялась, отошла к окну. — Меня постоянно тревожит одна мысль: в наши школы приходит все больше учителей, непременно с высшим образованием, но как мало среди них воспитателей… — Морщась, она потерла указательным пальцем висок.
— Опять болит? Ох, допрыгаетесь вы со своим давлением!
— И Петр грозит всякими ужасами. — Тамара Егоровна прислонилась плечом к раме. — Опять добыл мне путевку в санаторий.
— Вместе с ним, конечно? Поедете?
— Когда не вижу его, думаю, не поеду. А увижу… — Тамара Егоровна вновь стиснула руки. — Речь не о нем. Что вы думаете делать дальше? Насчет Огурцова?
— Даже не знаю. Если бы он шалил, хулиганил, все было бы проще. Буду говорить с родителями. Только поймут ли?..
— Собираетесь их воспитывать? Трудновато, — усмехнулась Тамара Егоровна. — И все-таки воспитывать придется и детей и родителей… От Алены нет письма? — спросила она вдруг.
— Нет. Волнуюсь, не заболела ли.
— Заболеет — даст знать. Сыны мои чуть что — начинают трезвонить. А когда все в норме, молчат. — Тамара Егоровна помедлила. — Видели афишу на Доме культуры? Спектакль облдрамтеатра. Неужели приедут?
— Уже приехали. Разместились в гостинице спецхоза. Дают «Старомодную комедию». Пойдете?
— Вряд ли. Хозяйственные дела замучили, каждый веник — проблема. Самоснабжение — гиря на шее директора. Воюешь с хозяйственниками — упускаешь учебный процесс. Борешься за учебный процесс — упускаешь хозяйство… Пищевики порой творят бог знает что, и не втолкуешь — товарищи, ведь это же дети, им нужно качественное питание!.. У вас следующий — литература в десятом «а». Могу я поприсутствовать?
— Конечно! Тем более вы классный руководитель… Обзор сочинений. Лучшее, по традиции, автор прочтет вслух.
— Автор, по традиции… спектакль облдрамтеатра в Рафовке. — Тамара Егоровна роняла слова так же медленно, как стекали по окнам струи дождя. — Думали мы в молодости, что в селах будут строить дворцы? Боролись за хлеб насущный. Сколько было прежде в нашей Рафовке молодежи! Той бы молодежи да сегодняшний клуб… Хотя у молодости свои законы, мы умели веселиться и без клуба. Наш хутор, вы знаете, стоял в пяти километрах от Рафовки. Каждый день я бегала сюда в школу. Зимой мать отдавала мне свои валенки, шла на работу в веревочных лаптях с онучами. Сейчас я могла бы купить маме три, пять пар валенок, но не дождалась она… Впрочем, что я! — Оторвалась от окна. — Итак, вернемся к началу.
— На меня поступила жалоба…
— Да нет, я не об этом. Звонят, кажется. Берите журнал. Послушаю ваши хваленые сочинения. Может, у самой прибавится интеллекта, — наконец-то улыбнулась она.
…Десятиклассники выглядели взбудораженно, как всегда после уроков физики: Иван Дмитриевич умел чем-то зацепить их, затронуть так, что возникшую на уроке проблему ученики продолжали обсуждать и в перемены, и по дороге домой. Валентина чуть помедлила, давая им время успокоиться: разбор сочинений тоже дело неординарное, будет работа и уму и сердцу.
Получив тетради, ученики с любопытством просмотрели их, обменялись мнениями — над столами прошел деловой шумок. Это было естественно. Валентина не признавала мертвой тишины в классе, за которой могла скрываться полнейшая бездеятельность.
— Приступим к обзору, — сказала она. — Кто самый смелый? Верехин? Слушаем тебя, Костя.
Ребята выступали один за другим, Валентина внимательно слушала, изредка спрашивая и поправляя, поглядывая порой на Тамару Егоровну, которая сидела на задней парте. У той глаза оживленно блестели… Ну что ж, Костя Верехин отлично обосновал свой фантастический замысел, именно так, как говорил Володя, — люди, борющиеся за справедливость, не должны умирать. Хотя бы в легендах. Без смущения ответил он и на несколько ехидный вопрос одной из соклассниц: в песне говорится о деве, которая сидит и плачет над быстрой рекой. Куда девал ее автор сочинения? «Ясно, она примкнула к пугачевскому войску», — парировал Костя. Все засмеялись…