ничем не хуже твоей. Над человеком надо потешаться, но не стоит забывать и о себе, умение посмеяться над собой — признак зрелого ума. Мой тебе совет: отпусти вожжи, и ты станешь свидетелем того, с какой непринужденностью подхватит и понесет тебя легкость бытия…
Видя, что Джинджер поймал кураж, я тем не менее попытался вставить слово:
— Роман написан довольно давно…
Он меня тут же перебил:
— По таким делам, старик, срока давности не существует! Ладно, шучу… а может, и не шучу, кто меня знает. В любом случае не надо дразнить Провидение, это кончается одинаково скверно. Стоило тебе спуститься по ступенькам, как я сказал себе: с этим парнем творится что-то неладное, он нуждается в помощи. Я не поклонник кубизма, но, взглянув на твое лицо, сразу о нем вспомнил, такое оно было перекошенное. Да, все мы смертны, но это отнюдь не означает, что надо портить себе жизнь угрюмостью страдающего геморроем носорога. Она, эта наша с тобой жизнь, штука забавная, в нее нужно научиться играть, и первые уроки мастерства я готов тебе преподать… — Поднял, требуя внимания, указательный палец. — Заметь, совершенно бесплатно! Брать за такое бабки грешно…
Редкостное трепло, думал я, слушая его вполуха, наплел семь бочек арестантов и радуется, намешал всего погуще и думает, я эту жвачку проглочу. И все же я был Джинджеру благодарен уже за то, что он не дал мне погрузиться в омут собственных безрадостных мыслей. Пусть клоун, пусть юродивый, но в человеческих качествах ему не откажешь, добрый малый с исковерканной обстоятельствами судьбой.
Прикончив остававшуюся в стакане водку, я взялся за канапе, как вдруг что-то в облике моего нового знакомого показалось мне странным. Выражение его худого, подвижного лица быстро менялось. Вместо привычной кривенькой ухмылочки на бледные губы выползла улыбка смущения, взгляд, избегая моего, уперся в зашарканный пол. Нечасто случается, что ты становишься свидетелем происходящей в душе человека борьбы, именно ее я видел собственными глазами. Не возникало сомнения, парень чувствует себя не в своей тарелке и не может на что-то решиться.
Как если бы в продолжение монолога, Джинджер пожал едва заметно плечами.
— Не хотел тебе говорить… — Запнулся, выглядел совсем уж виноватым. — Думаешь, я просто так тебя развлекаю? Нет, Николаша, дело в том, что я к тебе приставлен…
— Как это? — не понял я. — Кем? Зачем?.. Неужели Морт, его проделки? Больше некому! Не зря же Джинджер сказал, что все мы смертны, явно подослан ко мне месье. Тень смерти, говорят, бежит впереди нее, сейчас откроется дверь и войдет он сам в струящемся черном балахоне. Так всегда и бывает, когда ты ни сном ни духом! В желудке образовалась предательская слабость. Приступ неврастении раскручивался по спирали. По замершему в ужасе сознанию заметалась нечесаная старуха в развевающихся белых одеждах. Сердце в груди бухало колоколом. Почему сейчас? Да, отпущенное время, двадцать лет, я прожил, но ведь есть еще какие-то планы, еще живы надежды! К горлу подкатил комок, дыхание перехватило. Я не спускал с двери рюмочной воспаленного взгляда, но прошла вечность, а ничего не произошло.
С трудом разжал задеревеневшие губы:
— Кем? Кем приставлен?
— А то ты сам не знаешь! — сделал вид, что удивился Джинджер. Продолжил с озабоченным видом: — Побледнел как полотно. Погоди, я мигом…
Сгреб с мрамора столешницы деньги и метнулся к прилавку. Принес накрытые тарелкой со снедью три стакана и, на манер заботливой сиделки, подал мне один из них:
— Пей!
Из своего отхлебнул торопливо, мол, не до того. Я выпил. Вкуса водки не почувствовал. Страх продолжал вибрировать под сердцем овечьим хвостиком. Внутренняя дрожь не прошла, но дышать стало легче.
— Экий ты волнительный! — придвинувшись ближе, заметил Джинджер. Продолжил, понизив голос: — Как думаешь, кто я такой? — И, выдержав паузу, продекламировал по слогам: — Я чело-век!
В зеркале я видеть себя не мог, но знал, что выгляжу совершенно ошалевшим. Тянула к земле свинцовая усталость, навалилось безразличие. К себе, ко всему на свете. Откуда-то из космической дали на меня смотрела Варя. Без сочувствия, без улыбки. Спрятаться бы от всех, заснуть, забыться. Уйти куда глаза глядят, но ноги отказывались двигаться.
— Кто тебя подослал?
— Как, ты еще не въехал? — делано изумился Джинджер. — Я ж о том и говорю — сама жизнь! Если человек — человек, он не оставит другого в беде, а с такими, как у тебя, трагическими глазами нельзя ходить по улицам столицы. Неужели непонятно, случайных встреч не бывает! — Зачастил, положив руку на рукав моего плаща: — Расслабься! Думаешь, почему дети играют в игры? Готовятся к взрослой жизни. Спешат, стараясь в нее войти, а потом горько жалеют о своей торопливости. Взрослые люди — скучные, живут от праздника к празднику, но подлость в том, что сами же они эти праздники и должны себе устраивать. Совсем другое дело, когда ты играешь в жизнь как в азартную игру! Она гальванизирует угасающие чувства и придает существованию осмысленность. Вот я и подумал, что интрига тебе не помешает…
Я его не слушал.
— Сволочь ты, редкостная скотина!..
Рука сама потянулась к воротнику его куртки, но Джинджер вовремя отпрянул.
— Обиделся?.. Зря! Откуда мне было знать, что ты чего-то до смерти боишься? А ты, я теперь вижу, испуган, и еще как! Видел бы свою физиономию со стороны, сам бы перетрухал. Монстры в фильмах ужасов в сравнении с тобой кроткие ягнята на веревочке…
Насупился и, поглядывая на меня с опаской, допил остатки водки в своем стакане. Кинул быстрый взгляд на нетронутый. Пробурчал себе под нос:
— Правильно в народе говорят: не делай людям добро, не получишь зло!
Погрустнел, задумался, как если бы вспомнил о чем-то не слишком веселом. Подвигав беззвучно губами, провел ладонью по двуцветным волосам.
— Может быть, ты и прав! Может быть, я действительно скотина. Шутка вышла дурного тона. Мог бы и сам догадаться, что у тебя, как у каждого из нас, припрятан в шкафу скелет, а значит, есть чего опасаться. Последнее время я действительно стал плохо и жестоко шутить. Сказал, что случайных встреч не бывает, а ведь в первую очередь стоило бы отнести эти слова к себе? Что ж, видно, дорога пройдена до конца и пришла пора ставить точку. Ты имел все основания обидеться, это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения судьбы…
Уголки губ подвижного лица Джинджера опустились, превратив его в трагическую маску, в нем появилось что-то горькое и одновременно беспомощное. Потянув из пачки сигарету, он чиркнул, не глядя на меня, зажигалкой,