быстро.
Олин не была непобедимой, как я думал. Она не была бесконечно храброй и самоотверженной. Ей было больно.
Совсем как мне.
А этого нельзя было допустить.
— Ты можешь рассказывать мне, что хочешь, — мягко сказал я. — Я не предам твоего доверия.
Она внимательно посмотрела на меня. Чутко. Тщательно. Ее волосы скользнули по плечам, когда она наклонила голову.
— Я верю тебе. — Румянец снова украсил ее скулы. — Это взаимно. Я имею в виду… ты тоже можешь мне что-то рассказывать. Мне можно доверять.
— Я знаю, что это так.
Мы уставились друг на друга.
Оба понимали, что что-то произошло.
Что-то особенное.
Что-то мощное, страшное и не совсем объяснимое.
Мы были другими.
Но похожими.
И она стала моей в этом мрачном, унылом коридоре только потому, что у нее хватило смелости поделиться со мной секретом.
Мне хотелось прикоснуться к ней. Я никогда не хотел ничего сильнее.
Но не сделал этого.
Потому что еще будет время.
И я ни черта не сделаю, чтобы поставить под угрозу эту единственную идеальную, блестящую вещь в моей жизни.
— Делясь секретом, мы становимся друзьями… Олин.
Ее имя.
Блядь, это ударило мне в сердце и запятнало губы.
Она втянула в себя воздух, когда я остановился болезненно близко к ней. Так близко, что мог различить зеленые и коричневые завитки ее карих глаз и почувствовать сладкий запах ее волос.
— Полагаю, теперь я твой должник, — мой голос стал хриплым.
Я сделал все возможное, чтобы отступить.
Чтобы оторвать от нее взгляд и заглушить голод в моем голосе, но ее тело смягчилось, приветствовало, и поток силы, более мощный, чем электричество, более опасный, чем молния, перетекал от ее сердца к моему.
Олин моргнула, ее щеки вспыхнули.
— Должен мне? Что ты мне должен?
Мои глаза закрылись.
— Секрет. Я должен тебе секрет.
И поцелуй.
И кого-то, кому небезразлично, дома ли ты ночью.
И кого-то, кто защитит тебя после того, как ты защитишь всех остальных.
— Ох. — Олин посмотрела на мою грудь, потом снова на глаза. — Ты не должен.
— Я хочу. Ты особенная.
— Я?
— Ты. — Мои пальцы горели от желания прикоснуться. Чтобы убрать пряди волос, свисающие у ее подбородка, и проследить за линией ее скулы. Притянуть к себе. Сказать ей, какая она необычная. Спросить, как ей так хорошо жилось в мире, погруженном во тьму.
Но я держал руки при себе, даже когда мой голос предал меня.
— Ты мне нравишься, Олин. Это мой секрет. И это довольно большое дело для меня, чтобы признать.
Я мог бы выдать и другие секреты, но не был готов. Еще нет. Другие мои секреты были такими, что отпугнули бы такую девушку, как Олин.
А я не хотел ее отпугивать.
Никогда.
Она застыла на месте, и в ее голосе послышался сдавленный звук, который заставил меня замолчать.
— Я тебе нравлюсь?
Я отступил назад, чтобы не сделать что-то безрассудное, например, не поцеловать ее.
— Я тебе нравлюсь такой, как есть, или просто нравлюсь?
Я усмехнулся.
— Есть какая-то разница?
— Конечно. — Ее сердцевидное лицо выражало серьезность. — Определенно. Мне нужно точно знать, что ты чувствуешь.
Дверь в класс распахнулась, прервав наш момент, когда мисс Таллап сунула голову в дела, которые ей не принадлежали, как всегда.
— Что, собственно, происходит? Вернитесь сюда. Вы оба. Немедленно.
Мое сердце подпрыгнуло по совсем другим причинам, наполняясь негодованием.
Олин вздрогнула от чувства вины.
— Да, мисс Таллап.
Она нырнула под руку учительницы и бросилась в комнату.
Я натянул на лицо маску наглости и подождал, пока мисс Таллап опустит свою преграду, прежде чем с важным видом войти в заполненное учениками помещение.
Мой покерфейс вернулся.
Мой пыл скрывает правду.
Олин была единственным, кому позволено было знать, насколько хрупким я был под колючей проволокой, которую использовал, чтобы держать всех на расстоянии.
Я не знал, почему она была другой.
Но это так.
И я удержу ее.
Олин не отрывала глаз от своей тетради по математике, когда я проходил мимо, но ее нежный шепот встретил мои уши, робкий и слегка шокированный, но резонирующий честностью.
— Ты мне тоже нравишься, Гилберт Кларк.
Никто больше не слышал ее в этой суматохе.
Никто не знал, как сильно она изменила мою жизнь.
Мои ноги подкосились, и я рухнул на жесткое сиденье.
Мое сердце бешено колотилось.
Мои ладони вспотели.
А благодарная улыбка осталась скрытой под хмурым взглядом.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Олин
— Наши дни —
Кто знал, что время способно свести меня с ума?
Два часа Гил находился на расстоянии вытянутой руки.
На самом деле это не так.
В течение двух часов он был ближе, чем прикосновение. На самом деле, на расстоянии поцелуя.
И все же он не сказал мне ни слова.
Ни единого слога.
Как будто мысль о разговоре была отвергнута, чтобы он мог забыть, что именно меня он рисовал, притворяясь, что я была безликой, безымянной моделью.
Я понимала, почему он хотел игнорировать боль, которую я ему причинила.
Но это не означало, что я была невосприимчива к боли, которую мне причинил он.
Время замедлилось и обеспечило мне прямое осознание всего.
Его мужского запаха — краски и цитрусовых. Тяжесть его неглубокого, контролируемого дыхания. То, как его глаза сверкали и замечали каждый изъян и пятнышко на моей коже, старательно сглаживая мои недостатки своим талантом.
Непроницаемая тишина, наступившая в тот момент, когда Гил распылил первый слой краски, только сгустилась.
Если я шаталась, то зарабатывала ворчание. Если дергалась, то получала щипок.
Без его упрека не могла ступить и на долю.
А то, что мне не разрешалось двигаться, только делало это желание более невыносимым.
Меня охватила клаустрофобия посреди его холодного склада, находясь в компании с ним одним.
Это стоило мне всего, просто стоять и повиноваться.
Не то чтобы Гилберта волновало, как я справляюсь. Интенсивность, с которой я наблюдала за ним, когда он был моложе, стала сейчас еще сильнее. Его искусство заменило все. Его сосредоточенность была ему хозяином, делая его рабом цвета.
Я могла бы быть брошена на произвол судьбы тем, что он больше не видел во мне Олин.
Могла бы обидеться на дерзость, с которой он кинул меня, даже когда мы стояли так болезненно близко.
Но потому, что я знала его. Потому, что знала свирепость его таланта, я не возражала, что его глаза оставались сосредоточенными на проекте, который я не могла видеть. Я не отпрянула, когда его прохладные пальцы прошлись по внутренней стороне моего бедра,