на нижнюю часть моей груди.
Это не заняло много времени.
Всего несколько секунд, но в эти несколько секунд мое сердце было видно под радужной кожей. Оно рвалось на свободу. Оно стучало, требуя еще. Гил перестал быть мальчиком, который сломал меня. Мальчик, который исчез без единого шепотка́ и стал самым искусным химиком — смешивая цвета и оттенки, каким-то образом используя и то, и другое, чтобы проникнуть в самое мое существо.
Гил отпрянул, вытирая рот тыльной стороной ладони, и нетвердыми шагами направился к своему рабочему столу. Он стоял спиной ко мне, смешивая и разбавляя следующий слой пигмента.
— Встань прямо, — приказал он через плечо, когда вспышка серебренного и темно-синего смешалась с чем-то металлическим в его руках.
Я сделала, как мне было сказано, сохраняя первоначальную позу, пока он прикреплял краскопульт к новому компрессору и возвращался ко мне.
Он отказался встретиться со мной взглядом, когда проверял спусковой крючок быстрым нажатием на ладонь, нахмурившись от увиденной консистенции и покрытия.
После нескольких щелчков напорного клапана он снова занялся мной.
Силы покидали мои конечности. Я была неустойчива, слаба и совершенно не готова продолжать. Я хотела спросить, сколько еще продлится этот кошмар, но он присел на корточки, его лицо оказалось между моих ног, а его непослушные волосы щекотали мое бедро, когда он держал пистолет над моим коленом и нажимал на спусковой крючок.
Боже…
Я вздрогнула от щекотки.
Он тащил шипящую штуку вверх по моей ноге все выше и выше, пока дуновение воздуха не нашло ту часть меня, что пульсировала, требуя внимания. Он был так близко, слишком близко, чересчур.
Я не могла это сделать.
Я оступилась.
Моя рука упала с груди, автоматически ища опору, чтобы остановить мое падение.
Мои красиво накрашенные пальцы приземлились на его голову для принятия равновесия, те же самые пальцы погрузились в его густые, растрепанные волосы.
Воспоминание о том, как я проводила пальцами по его голове, когда мы были подростками, обрушилось на меня. Текстура его волос не изменилась. Все еще грубые, но шелковистые. Мягкие, но сильные. Жар его головы и внезапный угрожающий взгляд его глаз заставили мое сердце переместиться в ладони и пропустить удар.
— Прости. — Я попыталась отстраниться, но не могла заставить себя разжать пальцы.
Он не двигался — застыл на корточках передо мной, само его присутствие захлестывало меня.
Оттолкнув тяжелое желание, я сумела распутать пальцы и поднять руку на место. Мой подбородок взлетел вверх, а взгляд остановился на плакате в другой стороне комнаты, рекламирующем преимущества определенного типа латекса для протезирования.
Целую вечность Гил не двигался.
Он дышал тяжело и неглубоко. Было слышно, как его зубы отчетливо стиснулись.
Затем медленно, методично наклонился вперед и нажал на спусковой крючок, как будто ничего не произошло.
Взрыв воздуха и поток краски заставили меня вздрогнуть. Мой желудок подпрыгнул, когда он скользнул по крошечному клочку нижнего белья, скрывающему меня, и начал работать над внутренней стороной моих бедер.
Я вся пульсировала.
Я желала, желала, желала, но каким-то образом все же сохранила позу.
Мне потребовалась вся моя сила воли, чтобы не выгнуться, а мой разум наполнился образами языков, облизывающих меня, пробующих на вкус, оставляющих после себя липкое покрытие в виде цвета, который маскировал мой собственный.
В комнате стояла мертвая тишина, пока Гил постепенно покрывал каждый мой дюйм. Он переключил свой метод покрытия с мягкого затенения на полосование меня лентами краски и резкими порывами воздуха.
Это ощущение дразнило меня, делало влажной.
Я прикусила губу.
Я уперлась пальцами ног в гладкую поверхность подиума и крепче прижала руку к груди, давая телу подумать о чем-то еще.
Жужжание компрессора и слабое шипение пневматического пистолета украсили затянувшуюся тишину.
Я могла бы кончить только с помощью аэрографа.
Но потом Гил ушел, перейдя на более приемлемые участки, добавляя последние штрихи.
Я старалась расслабиться, изо всех сил старалась не вздрагивать каждый раз, когда он приближался с новым цветом, и не втягивать воздух, когда касался тех частей меня, которые обычно предназначались только для любовников.
Моя нагота исчезла под облаком смешанных произведений искусства.
— Не двигайся, — пробормотал он, бросая инструменты и снова берясь за тонкую кисть.
Он рисовал каллиграфические линии и выделял части того, что нарисовал, отступая и хмурясь только для того, чтобы вернуться и мучить меня еще одним облизыванием щетины.
Как только он остался доволен моим телом, повернулся к моим волосам и лицу.
Я думала, было сложно заставить его сосредоточиться на моем теле.
Это было ничто по сравнению с тем, как пальцы Гила наклоняли мой подбородок туда-сюда, его зубы сосредоточенно впивались в нижнюю губу, его устойчивый талант превращал мои щеки в искусство, а мои волосы дразнили любым оттенком, который он выбирал.
В какой-то момент Гил стянул мои волосы в тугой пучок, и волна страсти заставила меня дернуться от желания. У него перехватило дыхание; пневматический пистолет дрогнул.
Я покачнулась, когда он взял меня за подбородок, тщательно вытирая краску со лба и бровей.
— Закрой глаза. — Его пальцы впились в мою кожу, будто эта команда подействовала на него так же, как и на меня.
Я повиновалась, благодарная за то, что убрала его из поля зрения, когда он был единственным, что я могла видеть. Мягкость его краски и жар его присутствия увеличились, добавив еще одно измерение к моим проблемам.
Но потом закончилось.
Гил отступил.
Холод вернулся, и пришло одиночество.
Мой первый раз в качестве холста, и он был закончен.
Отбросив кисти, Гил спрыгнул с подиума и уставился на меня с расстояния нескольких футов. Он склонил голову набок, оценивая каждый угол и изгиб, и вовсе не выглядел довольным своим творением.
Из-за меня.
Он не стал спрашивать, удобна ли поза и приемлема ли чужеродность ощущения, покрывающей краски.
Я не была Олин.
Я была только его.
С запахом краски в воздухе и муками голода, крепнущим в моем животе, Гилберт вернулся, добавил брызги страз на мою бедренную кость и лоб, затем возвышался надо мной, чтобы нарисовать область моего плеча клеем, прежде чем нанести бирюзовый и черный блеск на мою ключицу.
Гил ловко спрыгнул с платформы и подпер подбородок испачканными краской руками. На этот раз он не просто наклонил голову, он пригвоздил меня к подиуму своим оценочным взглядом. Его глаза никогда не были спокойными, оценивающими, обдумывающими.
Гил смотрел на мою грудь, бедра и ноги с большей силой, чем любой другой мужчина до него.
Он видел только недостатки и то, что можно было улучшить.