козацких бунтов заметно уже сознание, что украинская орда не совпадает с панами без
Крымцев, и что только „под высокой рукою* Московского царя найдет себе убежище в
случае крайности. Последнюю мысль восприняли козаки, может быть, от самой же
шляхты, которая, в лице своих отверженцев и преступников, руководила тогда
запорожскою вольницею. Уже между гетманством двух первых возмутителей козацких,
Косинского и Наливайка, посол императора Рудольфа II заметил во время своего
пребывания у запорожцев, что оии не считали себя подданными Речи Посполитои, а
скорее— слугами московского самодержца, и оправдывался перед своим государем
тем, что московский великий князь мог бы обидеться за Козаков, когда-б он прервал с
ними сношения; а черкасский, каневский и любечский староста доносил королю, что
московский великий князь, в своем листе к козакам, титулует себя царем запорожским,
черкасским и низовским. Без сомнения, царская грамота столь неправдоподобного
содержания была вымышлена первыми козацкими бунтовщиками, как и „Золотая
Грамота царицы Катерины*—последними. Для историка важно здесь убеждение,
возникшее в козаках до начала их бунтов. Оно могло принадлежать и самому
Косивскому. Это тем вероятнее, что польская шляхта, по пресечении наследственной
линии королей своих, боялась измельчать и обратиться в магнатских мужиков. На
избирательных сеймиках раздавались в ней такие голоса: „Ни от одного государя не
можно ожидать такой помощи нашему шляхетскому чину, как от московского. Только
под рукою московского самодержца прекратились эти насилия, наезды, кровопролития,
убийства, блудодеяния и разные другие беззакония. Только у него нашли бы мы
быстрое, немедленное удовлетворение справедливости".
Другая характеристическая черта первой козако-панской усобицы состояла в том,
что Криштоф Косинский в конце XYI столетия предполагал сделать с Польшею то, чем
ей грозил в половине ХТИИ-го Богдан Хмельницкий. Князь Александр Вишневецкий
до* носил об этом коронному великому гетману Яну Замойскому, от 23 мая 159В года,
из Черкас, в следующих словах: „Изменник Косинский не удовольствовался тем, что
все время до сих пор не проливал кровь людскую во владениях его королевской
милости,
ОТПАДЕНИЕ НАЯОРОССЇИ ОТ ПОЛЬШИ.
63
совершая беспрестанные жестокости, мучительства, наезды, насилия, но еще и до
основания все пограничье хотел ниспровергнуть (wywrуciж), всех нас вырубить, и
присягнул со всем войском своим опустошать с турецкими и татарскими войсками
коронные владения и помочь языческим псам завоевать самую корону. В самом деле
крымский царь готовился послать с ним войска, а он ему присягнул воевать владения
его королевской милости*.
Не менее характеристично в первой козакопанской усобице и то, что козацкия
обещания и клятвы были действительны лишь до тех пор у Козаков, пока козаки
сознавали себя бессильными. Так у них было и в последующих бунтах. Самые
предводители их, милуемые великими панами иногда даже на эшафоте, не считали себя
связанными никакими обещаниями, лишь только на место побитых товарищей
окружали их новые.
В настоящем случае, гнездившиеся в Киевщине козаки вменили ни во что
клятвенный договор, заключенный под Пятком „сотниками, отаманами и рыцарством
Запорожского Войска* вместе с их „гетманомъ*, как именовал себя Косинский. Они
провозгласили того же Косинского вновь своим гетманом и, оставляя князей
Острожских в покое, бросились вместе с ним на Черкасы, чтоб отомстить Александру
Вишневецкому за его вмешательство в дело, которое, по их удельно-вечевому
воззрению, вовсе до него не касалось, нужды нет, что под Пятком сражалось
множество своевольных людей из его украинских старост. Но тут „Пан Косинский*,
как титуловали его в договорном акте победители, загулял с козаками но-запорожски.
Старостинские люди напали на пьяных руинников, убили их предводителя, разогнали
пьяную орду и положили конец возобновленному разбою.
Побитые в Черкасах козаки заключили с князем Вишневецким такую же мировую,
как и с князем Оетрожским. Но, по смерти князя Вишневецкого, наследник его сделал
им какую-то „кривду*. Козаки отправили к киевскому „замковому уряду* двух послов с
просьбою-—дать им возного для составления обвинительного акта. Но этот уряд
состоял, как видно, из людей, расположенных больше всего к самоуправству. Вымещая
на козацких послах претерпенные в миновавшую усобицу обиды свои, замковые
чиновники одного из них убили, другого до полусмерти замучили, и все имущество их
товарищей разграбили. В этом самоуправстве, как видно из течения дела, участвовали
и киевские мещане. Озлобленные запорожцы, в числе 4.000 человек, двинулись к
Киеву
64
.
„с арматою®, то-есть со всеми принадлежностями войны и козацкого
самоуправления.
Между колонизаторами Украины играл в то время важную роль киевский
католический бискуп, Иосиф Верещинский, осадивший на древнем городище Хвастов,
который он, по своему родовому гнезду в люблинской холмщине, назвал Новым
Верещином. Осадить на безлюдье город значитъ—защищать его не только от
татарской, но и от местной орды. Одну надобно было отражать, другую привлекать к
себе разными уступками и подарками. То и другое для Верещинского было тем
возможнее, что духовный сан его не мешал ему водить личво против Татар боевые
дружины. Эти дружины состояли обыкновенно на половину из низовых Козаков. В них
участвовали знаменитейшие запорожские рыцари разных на* циональностей. Козаки
знали и любили щедрого, толерантного, справедливого и благочестивого в своем
католичестве бискупа. Поход их на Киев был предпринят в ту пору, когда сюда
съехались окрестные землевладельцы на судебные рочки. Им угрожала в Киеве
немалая опасность, и они всем обществом своим упросили Верещинского вместе с
другим популярным в Запорожском Войске лицом, князем Кириком Рожинским,
умиротворить Козаков. Шляхетские депутаты, в сопровождении вооруженных слуг, под
которыми надобно разуметь служилую шляхту,выступили навстречу козакам и ждали
их над Днепром, верстах в деся ти от Киева, на урочище Лыбедь.
„На этом урочище®, доносил Русин по происхождению, Верещинский, такому же
Русину, полевому коронному гетману, Жовков скому (по-польски Жулкевскому *), „въ|
конце сентября 1593 года, едва не поплатились мы жизнью, потому что козаки, сведав о
нас от своих калаузов (проводников) и приняв нас за киевскую (полевую) сторожу,
хотели на нас ударить. Заметив это, я, по дивному Божию промыслу, вместо vim vi illis
retinendo **), велел музыкантам играть на шаломаях ***) псалом Давидов Cantabo
Domino in vita mea ****), дабы козаки узнали меня по этому шаламайному гаслу
(сигналу). Господь Бог сохранил мою жизнь для своей славы и к большему еще
умножению хвалы своей. С помощию Божиею,
*) Їуиkiewski.
**) Вместо отражения силу силою.
***) Немецкое Sehallmeieii. ИИокозацки— жоломШкй. ****) Восхвалю Господа в
животе моем.
.
5G
шаломаиная мелодия спасла^меня с князем Кириком Рожинским и с моими слугами
от страшной опасности. Когда, на другой день, приплыло Запорожское Войско, воздало
оно Господу честь и хвалу, что его сторожа пе обагрила своего оружия нашей
неповинною кровью. По окончании церемонии, стали мы убеждать Козаков, чтоб опи,
не вступая в Киев, с таким отрядом, искали справедливости в меньшем числе; но опи
на то не согласились, говоря, что небольшому их отряду сталось бы то же самое, что их
послам. И когда козаки подходили к Киеву Днепром и сушей, съехавшаяся туда шляхта,
не желая с замковым урядом пить этого пива, которого он наварил, разъехалась по
своим домам, а замковой и мещанский уряд заперся в замке. Много стоило нам труда и
не мало опасности примирение Козаков с замковым и мещанским урядом. Козаки, за
свои труды и потери, за тиранию над одним послом и за грабеж над их товарищами,
согласились наконец получить двенадцать сот злотых польского счету, и учинили
между собой на бумаге вечный мир, без присяги, охраняя знаменитую столицу
Киевского отечества, чтоб она не понесла на себе никакой обиды. В самом деле
выехали они из Киева без стрельбы и без обоюдного пролития крови, не сделав
никакого вреда в людях, кроме живности, которою хорошо обзапаслись®.
В заключение, ВерещинскиГи просил ИКовковскаго—сообща со всем сенатом
сделать замковому уряду хорошую нотацию, чтоб он вперед, без королевской