заразиться, – скромно произнес он.
– Д-да, милорд, – протянул Джерард, с любопытством его разглядывая.
Джерард умен и отлично его знает. Он различил нотку притворного самоуничижения и был близок к тому, чтобы угадать правду.
– В ваших комментариях не нуждаются, мистер Джерард, – рявкнул Хорнблауэр. – Я что, должен напоминать вам о ваших обязанностях? Где мой обед, мистер Джерард? Или я всегда буду голодать, пока нахожусь на вашем попечении? Что скажет леди Барбара, когда узнает, что из-за вас я лишился обеда?
– Простите, милорд, – запинаясь выговорил Джерард. – Я совершенно забыл… вы были так заняты, милорд…
Готовый провалиться от стыда, он растерянно озирал каюту, как будто надеялся обнаружить тот самый обед.
– Уже некогда, мистер Джерард, – сказал Хорнблауэр, который и не вспомнил про обед, пока не возникла надобность отвлечь Джерарда. – Будем надеяться, его превосходительство предложит нам легкий ужин.
– Я должен просить у вас извинения, милорд, – пристыженно сказал Фелл.
– Пустяки, сэр Томас. – Хорнблауэр отмахнулся от извинений. – Мы с вами в одном положении. Позвольте мне глянуть на ваш чертеж, мистер Спендлав.
Ему вечно приходилось разыгрывать вздорного старого джентльмена, хотя он прекрасно знал, что на самом деле не таков. Обсуждение конструкции якоря позволило ему смягчиться.
Одобрив чертеж, он повернулся к Феллу:
– Полагаю, сэр Томас, вы решили на время нашего отсутствия поручить работу мистеру Сефтону?
Фелл утвердительно поклонился.
– Мистер Спендлав останется в вашем распоряжении, мистер Сефтон. Мистер Джерард будет сопровождать меня и сэра Томаса. Не знаю, что вы решили, сэр Томас, но я бы предложил вам взять на прием к его превосходительству лейтенанта и мичмана.
– Есть, милорд.
– Мистер Сефтон, я уверен, что могу вам доверять и к нашему возвращению все работы будут закончены. К началу средней вахты?
– Да, милорд.
Теперь оставалось лишь томительное ожидание – как на войне перед приближающимся боем.
– Обед, милорд? – с надеждой спросил Джерард.
Хорнблауэр не хотел есть. Теперь, когда все было решено и напряжение спало, он не ощущал ничего, кроме усталости.
– Я позову Джайлса, если захочу пообедать. – Хорнблауэр оглядел людную каюту, придумывая, как бы вежливо отправить всех восвояси.
– В таком случае я займусь другими моими обязанностями, милорд, – с неожиданным тактом произнес Фелл.
– Очень хорошо, сэр Томас, спасибо.
Каюта быстро опустела; Хорнблауэр одним взглядом пресек попытку Джерарда задержаться и опустился наконец в кресло. Тут он и сидел, тщательно не замечая Джайлса, который принес в темнеющую каюту еще лампу. Водоналивной лихтер уже подошел к борту, скрипели блоки, стучали помпы, слышались грубые команды. Шум успешно отвлекал от каких бы то ни было мыслей. Он уже начал задремывать, но тут в дверь постучали, и вошел мичман:
– Капитан свидетельствует свое почтение, милорд, и с берега приближается лодка.
– Передайте мои приветствия капитану и сообщите, что я буду на палубе немедленно.
В темноте залива была ясно видна шлюпка, озаренная фонарем на корме. Тот же фонарь освещал Мендеса-Кастильо в великолепном парадном мундире. Один за другим они спустились с корабля в шлюпку: мичман, лейтенант, капитан, адмирал, в обратном порядке старшинства, и мощные удары весел повлекли их к редким городским огням. Шлюпка прошла близко от «Эстрельи»; на вантах горел фонарь, но, очевидно, воду уже залили, поскольку на палубе не видно было суеты.
И тем не менее из открытых люков доносился тихий заунывный стон. Может, невольники оплакивали тех, кого от них забрали, а может – изливали свой страх перед неведомым будущим. Хорнблауэру подумалось, что эти несчастные, вырванные из родного дома, погруженные на корабль, подобного которому в жизни не видели, охраняемые белыми людьми (а для них белые лица наверняка такая же дикость, какой для европейца были бы изумрудно-зеленые), понятия не имеют, что их ждет, – так бы он чувствовал себя, если бы его похитили на другую планету.
– Его превосходительство, – сказал Мендес-Кастильо, – изволит принять ваше превосходительство по полному церемониалу.
– Его превосходительство чрезвычайно любезен, – ответил Хорнблауэр, с усилием возвращаясь к насущным обязанностям и с еще большим усилием переходя на испанский.
Румпель переложили, шлюпка круто повернула, и взглядам предстала ярко освещенная набережная, за которой виднелась массивная арка. Шлюпка подошла к пристани. Полдюжины людей в мундирах стояли по стойке смирно, дожидаясь, когда гости сойдут на берег.
– Сюда, ваше превосходительство, – шепнул Мендес-Кастильо.
Они прошли через арку во двор, освещенный множеством факелов. Пламя озаряло солдат, выстроенных в две тройные линии. Как только Хорнблауэр вступил во двор, они по команде взяли ружья на караул, и тут же грянул оркестр. Для его немузыкального уха это была мерзкая какофония; он стоял навытяжку, держа руку у треуголки, вместе со своими офицерами, пока оркестр не умолк.
– Великолепный вид, – сказал Хорнблауэр, оглядывая ряды мундиров с ремнями крест-накрест.
– Ваше превосходительство чересчур добры. Не соблаговолит ли ваше превосходительство пройти к парадному входу?
Величественная лестница, по обе ее стороны – снова солдаты в синих мундирах, за ней – раскрытые двери и огромный зал. Долгое перешептывание между Мендесом-Кастильо и важным служителем, после чего имена гостей объявили на звучном испанском – Хорнблауэр давно отчаялся хоть сколько-нибудь внятно услышать свое имя из уст иностранца.
Человек, сидевший посреди зала в огромном кресле – почти на троне, – поднялся со своего места, чтобы встретить британского главнокомандующего стоя. Он оказался куда моложе, чем Хорнблауэр ожидал, лет тридцати пяти, смуглый, с тонким подвижным лицом, на котором странно сочетались гордый орлиный нос и насмешливое выражение. Мундир